Сестры. Дом мертвеца
Шрифт:
И после того как Надежда овдовела, Зина, один раз это все выслушав, больше про Колюню даже не заикалась. Ни о каких его подвигах не упоминала, хотя Надя все время только этого и желала. Вроде ждала, какую дрянь Колюня еще выкинет. Зина понимала, что таким образом Надежда с ней соперничала. Когда был жив Егор, она жила лучше. И когда умер, ей надо было продолжать жить лучше, а для этого живой Колюня должен быть хуже мертвого Егора.
Зине такой расклад был не по нраву. Колюню она бы все равно жалела, каким бы он злодеем ни был. Живой человек, да и отец ребенка все же.
Поэтому она от всех Надеждиных вопросов отмахнулась, про Колюню ни слова не сказала, а просто они выпили по рюмочке, поели жареной картошки с огурцами и попели немного из сборника «Милые сердцу песни России». Надежда слов сроду не запоминала и пела в очках, держа книгу, как молитвенник,
Ночью начался сильный дождь, и Зина долго ворочалась и не могла спать, время от времени вспоминая, как сын Василий был маленьким и за отцом ходил, как привязанный, а сейчас презирает. Как на лодке они однажды катались, и была гроза. Такой был ливень, они спешили изо всех сил и лодку раскачали до того, что в трех метрах от берега она перевернулась, а Колюня тащил и Васю, и лодку, и ею успевал командовать. А теперь они дошли до того, что про Колюню никто доброго слова не скажет, да и ее, торговку несчастную, любой может прямо на дороге высечь. Жалкие люди!
А все-таки нет, была она когда-то с Колюней счастлива. Хоть в редкие моменты, а была хорошая жизнь с прогулками, песнями и любовью. Тогда она даже и не поверила бы, скажи кто, что МТС упразднят, Колюню уволят, и будет ее труженик вечно пьяным чертом рубить дом, который сам же и сложил по бревнышку. Разве можно было тогда такое представить? Что досада и водка его до костей сгложут? И никто, кроме нее, уж и не вспомнит, каким он был черноглазым и ладным, да и про ее рыжие кудри никто не знает, кроме него. Как он спал на них, а она пряди из-под его головы вытаскивала.
Этих мыслей Зина не выдержала и заплакала. Жизнь прошла, а они что? Превратились в жалких, нищих людей. А ведь работали всю жизнь, не воровали.
Утром Зина добралась до дома и обнаружила, что Колюни по-прежнему нет. Она принялась мыть полы, а на небе скопились тучи, и снова полил дождь. Она вышла на двор, пожухлая трава блестела, казалась новой и свежей. Зина прибрала инструмент, нагрела воды, перемыла посуду и, не зная, что дальше делать, села на лавке под дождем. Он вымочил ей всю голову, голова остыла, и от этого стало немного легче. Тогда она вспомнила, что уже восемь месяцев, как она не делала химическую завивку, вытерла голову полотенцем, переоделась в старое пальто и отправилась на станцию в парикмахерскую.
Поднялась на второй этаж Дома быта и остолбенела. Рядом с парикмахерским креслом стоял парень с жирным желтым затылком и весело болтал с парикмахершей Яной.
– Мужской мастер заболела, – кокетливо уверяла Яна, а он басил, что мужского ему не надо, ему перья на голове нужны синие, на это и женский мастер сгодится, и пытался прихватить парикмахершу за талию, а она уворачивалась и хихикала. Но пока вертелась, она углядела Зину в зеркало и обернулась. Парень обернулся тоже, глаза его сузились, и он тихо, но отчетливо произнес:
– Пошла вон.
Зина не тронулась с места. Они поглядели друг на друга, и он двинулся прямо на нее, наклонив голову, а она стояла, ожидая, что сейчас он ее снесет. Но в последний момент таран не состоялся, он обогнул ее и затопал вниз по лестнице. Зина сделала несколько шагов и бухнулась в кресло.
– Химию сделаешь?
Яна кивнула, взмахнула нейлоновой накидкой и взялась за инструмент.
Зина минут через двадцать пришла в себя и рассказала Яне все. И даже ссадины показала. Та бросила бигуди, села рядом и смотрела на Зину с ужасом и немного с восхищением. Денег за химию и укладку она с нее не взяла.
Когда Зина вернулась с прической, Колюни дома опять не было, был только пустой и чистый дом. Зина затопила печь и пошла к бабе Паше. Пожаловалась, что Колюня пропал, а при каких обстоятельствах, не сказала. Заметила, что свою историю она всем рассказывать не хочет, и это зависит не от человека, который ее слушает, а от нее самой. Точно она испорченный кран, из которого вода то потечет, то перестанет.
Баба Паша в ответ на сообщение о пропавшем Колюне вдруг спросила:
– Может, он помирать ушел? – И перекрестилась.
Зина испугалась не на шутку и стала сперва проситься ночевать, а потом вспомнила, что печь затопила и надо Колюню ждать, а это дело непривычное. Так, наверное, и он ее ждал, не зная, приедет она или нет, будет ли у него еда и выпивка. А тяжело ждать, когда наверное ничего не знаешь.
Зина услышала, как баба Паша вдруг принялась бормотать быстрой скороговоркой: «Умягчи наша злая сердца, Богородице, и напасти ненавидящих нас угаси, и всякую тесноту души нашей разреши. На Твой святый образ взирающи, Твоим страданием и милосердием о нас умиляемся и раны Твои лобызаем, стрел же наших, Тя терзающих, ужасаемся. Не даждь нам, Матери благосердныя, в жестокосердии нашем и от жестокосердия ближних погибнути, Ты бо еси воистину злых сердец умягчение».
Да что же это, подумалось Зине, баба Паша, верно, решила, что я с Колюней враждую, а ведь онто, если и колотил меня, так от избытка чувств. Потому что любил! А вот когда бесчувственно бьют, как собаку на улице пинками, это уже другое, это звериное, а не человеческое, и простить этого никак нельзя. И умягчение не помогает. А вот еще что: даже и плакать не хочется, только тоска душит, как та удавка на шее.
Проворочавшись на постели в пустом доме до утра, Зина решила, что ждать – хуже некуда и надо хоть что-нибудь делать. Неужели она будет сидеть дома и бояться бандитов на дороге? Она собралась, поправила на голове съехавшую набок укладку, надела бусы из темного янтаря и отправилась за товаром на оптовку. По пути завернула в Крючкове, где еще оставались дачники, попила кофе у Мариванны и забрала у Арсения письмо, чтобы бросить его в почтовый ящик. У Мариванны даже и в дождливую погоду посидеть душевно, салфетки какие- то, картинки – пустяки, а не скучно, не тоскливо.
Вернулась она уже вечером, после шести. Тут и ждали ее новости. Дома все было разгромлено, значит, Колюня объявился. Она страшно обрадовалась, но выяснилось, что преждевременно. Сокрушив дом, он снова исчез, и Зина направилась к тете Паше.
Но тетя Паша лежала в кровати и постанывала. Она зашиблась. Отпоив старушку настоем, Зина выслушала горестную хронику происшедших событий.
В полдень старушка отправилась на колодец, и тут с Зинкиного чердака раздался Колюнин крик: «Ложись, бабка, стреляю!» и раздались выстрелы. Бабка со страху упала и встать не могла, только кричала. На крик и выстрелы выбежал старик Менякин с псом Козлом, и как только они появились на дороге, в них тоже начали палить. В результате Колюня поранил Козла в ногу, старик убежал, а Пелагея так и осталась валяться в пыли и встать сама не могла, так зашиблась. Подвернула ногу. И только через час объявился пьяный Колюня и поднял ее. Дотащил до дому и объявил, что теперь он обзавелся ружьем и подался в разбойные люди, так что все берегись. А сделал он это потому, что его баба Зинка есть его вещь и колотить ее имеет право только он лично, а больше никто.