Сестры. Дом мертвеца
Шрифт:
Постреляв для тренировки в собственной деревне, Колюня отправился на узловую. Там он зашел в парикмахерскую и потребовал, чтоб его побрили наголо.
Но на это вертлявая поблядушка, гадючка, подстилка полковничья, заявила, что мужской мастер заболела.
Тогда Колюня наперезадор запер дверь парикмахерской шваброй изнутри и заявил, что она отсюда не выйдет, пока его не побреет. Та хмыкнула, достала машинку и принялась за дело, но побрила клочками, где короче, где длиннее, в общем паршиво. Гадюка безрукая оказалась, и Колюня решил ей денег в таком случае не давать, о чем и предупредил. Не" успел он встать с кресла, как она давай угрожать милицией. Тогда он ей деньги выдал, но возле двери харкнул на пол, а она огрела его шваброй по спине.
Дальше Колюня с этой гадюкой воевать не стал, а наоборот, решил все по-хорошему объяснить. Доказать правоту. Сел назад в кресло и заявил, что вместо души у нее камень. Нужно понимать, когда у человека беда, ненависть внутри, и не требовать с него денег. Не усугублять. На что Яна тут же возразила, что вот заезжала Зина, так у той и вправду беда. Хорошей женщине что ж и не посочувствовать.
– Хороших женщин не бывает, – опроверг ее Колюня, – бывают полезные и вредные. Зинка когда-то была полезной, а нынче с цепи сорвалась. И алименты мне за напрасно прожитые с ею годы платить отказывается. А я ведь свою молодость и силу на нее извел. Но пидарасов этих надо проучить.
Яне стало интересно. Она по такому случаю снова схватила машинку и уравняла Колюне голову, убрав клочки и кочки. План он ей свой не рассказал, но намерения сформулировал ясно.
Засаду у шоссе Колюня обдумал тщательно. Выбрал место в лесочке перед поворотом, где все тормозят, и такое, чтобы было повыше, но внизу, если скатиться, начинался заросший овраг, и по нему можно было убегать под прикрытием кустов. Прямо за оврагом начиналось болото, но Колюня хорошо знал там тропку, потому что ходил сюда за голубикой. За болотом, под корневищем дерева, он соорудил себе подобие шалаша, принес из дома котелок и чашку, не зная, сколько времени потребуется, чтобы выждать врага, а сам залег у дороги и принялся караулить черный автомобиль.
Ждать пришлось недолго. Всего-то полдня прошло, как этот гроб прокатил в сторону узловой, и ясно было, что к вечеру, а может быть, и раньше, он будет возвращаться в город. Колюня до шести вечера не покидал места, не пил, не ел, озверел от комаров, и когда «паджеро» появился, он уже осатанел окончательно. Но сделал все спокойно, по плану: выстрелил по колесу, и оно начало спускать. Пока пассажиры выруливали и разбирались, он перезарядил ружье.
Как только открылась дверца, ближняя к лесу, Колюня выпустил оба заряда в первого же бандита. Тот юркнул назад и захлопнул дверцу. Зато с другой стороны вылезли двое, и начали стрелять из-за джипа. Колюня притворно вскрикнул и покатился в овраг, рассчитывая, что эти мудаки пустятся в погоню, и расчет его оправдался. Пока они одолевали горку, он успел перезарядить ружьецо, и как только первый из них показался на холме, пальнул. Желтоголовый, а это был он, заорал и хлопнулся, но его приятель прыжками слетел в овраг и помчался прямо на Колюню. Хотя понятно, что бежал наобум, но в правильном направлении.
Колюня решил, что настал момент уносить ноги, тем более что на горке уже возник третий и перевес сил противника был налицо. Колюня побежал по дну оврага, петляя, как заяц. Вслед ему раздавался мат, а рядом посвистывало. Стреляют, догадался Колюня, но что-то шибко тихо. Выстрелов настоящих нет. Он уже добежал до болота и принялся прыгать с кочки на кочку. Преследователи его остановились, не решаясь скакать по кочкам, зато стали стрелять прицельно. Через минуту Колюне обожгло бедро, и он на всем бегу свалился лицом в зеленую и холодную болотную жижу, где и остался неподвижно лежать.
Болт с Каратистом, волоча раненного в бок Цыпу, вернулись в джип и на всех парах дунули за первой медицинской помощью. В поликлинике Цыпе, испуганному не на шутку, сделали перевязку и предложили остаться на ночь, чтобы не было никаких осложнений... Цыпа остался.
Наутро явилась милиция Октябрьского района в лице лейтенанта Сычугова, и пришлось отдать почти все наличные за то, чтобы лейтенант отвалил без протокола. После завтрака в палату, где, кроме Цыпы, обретался какой-то хмурый алкаш после аппендицита, привезли сморчка, тоже легко раненого, и тот, пуча глаза, рассказал, что в районе объявился маньяк, который палит по людям и сколько уже народу от него пострадало, а остальные запутались. Он также на собаках тренируется и автомобили на шоссе дырявит, а в него, например, на автобусной остановке, прямо в бедро мазнуло, когда он отошел на обочину отлить. Все это Колюня сочинил на ходу, по вдохновению, как только увидел в палате желтоголового.
Цыпа, слушая сморчка, грузился тем, что батарея в мобильнике села, зарядника с собой не было, деньги отошли менту, телефон в больнице был только местный, а кенты, сдав его в больницу, его персоной уже не интересовались. На завтрак неповоротливая пожилая тетка принесла всем по полной миске пшенной каши, и, поворочав в ней алюминиевой ложкой, Цыпа выматерил всех: соседей, сестру, пшено и, корячась от боли, отправился изымать свою одежду. Рваная пижама с бахромой на штанине его бесила. Но одежду выдавать оказалось некому, сестра-хозяйка отсутствовала, остальной персонал куда- то скрылся, и, прокляв больницу со всем содержимым и подустав от поисков и мата, Цыпа вернулся в палату подремать.
Сморчок тем временем принялся излагать алкашу содержание последнего кино. Там итальянского босса обставил его заместитель, и все деньги с его кредитной карты пропали. И тогда босс с семьей стали жить в подвале собственного дома, воровать еду в универсаме, а однажды ночью этот Джакомо украл у соседа тыкву, но внутри тыквы оказалось какое-то говно, да вдобавок с глюками. То есть это только с виду была тыква, а на самом деле неполезно. Но босс с голодухи это дерьмо сожрал, а потом катался на детской лошадке своей дочери и лазал по деревьям, как мартышка.
Цыпа, послушав немного, сел и с тоской спросил:
– Мужики, а бляди у вас тут есть?
Мужики оторопели, но алкаш, подумав, сообщил, что нету. Какие и были, так все подались на заработки в город. Цыпа предложил достать выпивки и жратвы, сняв с мизинца перстень. Те посмотрели уважительно, и сморчок, невзирая на хромоту, согласился прогуляться с перстнем до станции и попробовать продать цыганам. Они открыли окно и аккуратно спустили посланца на простынях со второго этажа.
Тот, сильно припадая на ногу, вернулся через два часа с мешками снеди и водкой, сломав засов на двери черного хода. Пили они душевно, весело, с криками, дежурная медсестра боялась нос сунуть в их палату. Приходила старуха из женской травмы, делать замечания, но была изгнана непристойными шутками.
А ночью Цыпе приснился кошмарный сон. Что соседи по палате, да еще с какой-то крошечного роста шустрой девицей, перевернули его, примотали руки и ноги скотчем к железным прутьям кровати, сняли штаны, и сморчок отодрал его розгами, приговаривая при этом про бабу, которую он может драть, а другие его бабу драть не могут, и отпихивал желающих поучаствовать в порке.
Утром, когда дежурная медсестра заглянула в палату, то встала на пороге, беззвучно отрыв рот. Вся палата была перевернута, пустые бутылки валялись вперемешку с рыбьими костями, окурками, апельсиновыми корками и сотенными купюрами, а из всех больных в палате присутствовал только один, да и то перевернутый на живот и привязанный к койке клейкой лентой.