Сеть
Шрифт:
Серегин прервался: со двора послышались вопли и стоны. Ему это сразу не понравилось, и он выскочил наружу, готовый утихомиривать или, наоборот, поднимать народ.
Оробевшие повстанцы пялились на небо. Там, наверху, словно расходились трещины, испускающие багровое сияние. А потом, кругом по небосклону, промчался алый конь, несущий на себе всадника с покрытой головой. А за ним галопом пошли вороные кони, и на каждом из них сидел человек с темным лицом. На какое-то мгновение сияние озаряло его и открывало провалившиеся щеки, вытянувшийся нос, закатившиеся глаза и бессильно отвисшую челюсть. Привет с того света. Толпа повстанцев вздыхала, узнавала кого-то знакомого и глухо проговаривала: «Это Семенов, это Шальнов, казак Малое, казак Кологривов, холоп
Самозванец кашлянул, и напуганный люд обратился к нему.
— Струхнули, ребятки? — Серегин резко перешел на крик. — Неужто не понятно, раз царь жуткие картинки показывает, то никакой больше силы у него нет! И если бы была, то кузькину мать он вам показал не в поднебесье, а на земле. Верно я говорю?
— Вроде верно, — согласился Петрович. — Дурак показал, дураки и испугались.
Есаул Шальнов щелкнул нагайкой.
— А ну, дрыхнуть, а ну, докажем, что мы не малолетки, которые от любой страшилки писаются в штаны.
— И правда… живем однова… может это сам царь-атаман устроил, чтобы нестойких выведать.
Мятежники разбрелись по своим куреням, вернулся и Серегин в дом. Томило в зобу, даже дышалось с трудом, он скомкал свое письмо и бросил в печку, потом сунул несколько яблок в карман и поднялся в застенок, который располагался на втором этаже.
Когда Серегин вошел, почти-жена встала с охапки сена и поклонилась.
— Жалобы есть, Катерина?
— Нет, господин, сено чистое и голодом не морят. Мне хорошо.
— Ты извини меня, Катерина, что так получилось. А как иначе? Повстанцы сплотиться должны. Срастись в один железный кулак. — Серегин поймал себя на том, что исполняет знакомую песню Тимофея Николаевича, хотя на свой лад, и осекся. — …Ну, ничего, еще пару дней в заключении, потом мы уйдем, а ты останешься. Лошадь дам, езжай своей дорогой.
— Я с вами, — поспешно отказалась Катерина.
— Ну, что ты лепечешь, — он взял ее за плечо, — ведь ты пробудилась уже, вспомнила свои выкрутасы, худо-бедно, но сама найдешь себе занятие. Ты же свободной можешь быть, а не находиться при мне в связанном виде и по всем застенкам сидеть. Конечно, пока я жив, с тобой ничего особенного не случится. А если моя карта будет бита. Пускай даже не прихлопнут свои на потеху царю-батюшке, думаешь, сдержит он свое обещание… Не нужны тебе послушания, воодушевления, сплочения, вернись в большой мир через ту дыру, возле Черной речки. Не для того, чтобы нового дурака словить, а чтобы помахать пальчиками — и любой шоферюга тебя до Питера подбросит. Да вообще, куда душе будет угодно. Только подмигни. Можешь ведь по-человечески сделать?
Она неожиданно потерлась щекой об его руку.
— Могу, да не сделаю.
— Эх, все ж таки обалдение у тебя не прошло, — расстроился Серегин.
— Да не в обалдении я, — она топнула ногой и сбросила его руку, отворачиваясь. — Вот поэтому и не отстану. Раз я тебя, атаман, заманила, значит, вместе пропадать.
Серегин посветлел лицом, тихонько положил яблоки и вышел, не заперев дверь.
10
Подходил к концу отчетный месяц существования комплексной бригады разбойников. С ходу была взята и насколько позволяли силы разорена Станица, покорено несколько мелких деревень. Мятежники разжились трофеями, но домой отсылать боялись, не надеясь на сохранность, — свои же товарищи могли прибрать их на «нужды освободительного движения». За войском тянулся быстро растущий хвост из груженых телег и повозок. Победы давались легко. Спешно сколоченные отряды земских ополченцев, не медля даже для приличия, сдавались в полон. После занесения пленных в список потерь врага их, как раскаявшихся и осознавших, отпускали восвояси. Правда, уже на следующий день они могли снова попасться. Список разбух и перешел в многотомное издание.
Успехи давно не радовали Серегина. Он понимал — идет игра в поддавки, и в ней побеждает с большим преимуществом Государь всея Земли. У ополченцев словно кончился завод, они просто путались под ногами и вызывали расслабление боевого духа повстанцев. Численность войска убывала за счет заболевших белой горячкой и тех, кто пройдя подготовку, начинал собственный разбойный промысел. Пополнения давно уже не поступали. Видно, лимит бездельников был исчерпан. А от призывов к напряжению мозгового вещества и стар и млад обращался в паническое бегство. Потому нельзя было оставить за собой для правильного взымания фуража и провианта ни одной деревни. Довольствовались обираловкой. Население перестало здороваться с повстанцами, зато в спину уязвляло: «Скоро из вас хапнутое назад полезет».
Серегин все больше ощущал, как захлопывается ловушка, и от этого у него неестественно напрягалась шея, не шел сон. В полночь он отправился в расположение штаба. Не обремененный предчувствиями, Семенов отдыхал, уронив морду на стол там, где его сразил самогон, мощный храп постепенно раскидывал секретные документы по комнате. Но когда Серегин пнул его локтем, адъютант вскочил и, не путаясь в словах, доложил:
— Дежурный по войску, холоп Семенов.
— Иди-ка выведи из конюшни на дорогу моего любимого коня Маршала Буденного и своего рысака не забудь. Со мной поедешь. Только копыта тряпками обмотай, чтобы ни одна муха не пробудилась.
— Слушаюсь, господин атаман.
Через час они спешились за воротами Государева Двора.
Начальник караула замахал на неизвестных гостей руками.
— Чтоб через минуту вас здесь не было, царь-батюшка давно почивает, умаялись. К вечернему клев) ездили рыбку половить на Муть-реку.
Но из окошка терема послышался укоризненный голос.
— Повежливее, поручик, ты моими друзьями не разбрасывайся. Веди того, кто папаху напялил по самые брови, ко мне. А второго кашей накормите, он пожрать любит.
Тимофей Николаевич встретил Серегина в облепленной птичьими перьями палате.
— Не знаю, увижусь ли еще с вами, — начал издали атаман. — У меня нет никаких сомнений в ваших способностях устраивать чужую судьбу, но вы сами говорили — с отдельным индивидуем может и неувязочка выйти.
— Сейчас, небось, спросишь, кто я такой, как здесь оказался, на каком основании командую, попросишь предъявить документы, — проницательно сказал Тимофей Николаевич. — Во-первых, не я здесь оказался. А все оказалось вокруг меня. Назначил себя вначале лесничим, потом завлесом, затем лесным старцем, президентом и наконец сделался самодержцем. Никто не возражал, ни разу. Наоборот, прибывшие сюда уважали меня за проводимую работу и всячески выражали свое доверие.
Люди появлялись здесь разные: и темные, безгласные, и умники вроде тебя. Чтобы занять их полезным делом, надо было выбирать, по какую сторону ума встать. Я выбрал темную: знаешь, не пожалел ни разу. С той поры в моем царстве каждый человек кумекает не больше любого другого. И исчезли эти ужасные комплексы неполноценности, недоверие, кичливость, зависть. Установился единственный вариант равенства — равенство по уму. Тяга к беспредельному осталась только на уровне обжорства и половых излишеств, полет души только после распития бузы и медовухи. Зато никаких искусственных схем и ложных построений, в которые запихивают тех, для кого они предназначены, кромсая по живому. Существует народ простодушно, без познания, но и без СПИДа. То есть, куда не надо, не суется. А разница в чинах происходит лишь от разной степени усердия и преданности делу. Для того чтобы люди поверили: приход в их жизни точно соответствует расходу — мне пришлось стать всеведущим.