Сети Вероники

Берсенева Анна

В ту неделю в боях наступил перерыв, раненых несколько дней привозили поменьше. Койку доставленного с передовой уланского капитана Лабомирского отгородили от общей палаты занавеской, и Веронике поручили его выхаживать, потому что доктор Волков надеялся спасти ему ногу, а процесс этот, по его словам, требовал постоянного попечения.

И она дежурила у кровати Лабомирского дни и ночи, почти без сна, но не чувствовала усталости, разговорами отвлекая его от боли и забытья.

Вероника думала тогда, что Винцент отвечает ей лишь

машинально. Но после того как ему стало получше, выяснилось, что он помнил каждое ее слово.

Как раз сейчас это подтвердилось вновь.

– Вы получили известие от матери? – спросил он.

Вероника еще две недели назад написала в Багничи. Письмо пришлось передавать с оказией, через внучку деда Базыля, которая привезла в Пинск рыбу, и только с подобной же оказией можно было ожидать ответа.

– Да, – ответила она. – Вчера получила.

– Что она вам советует?

– Я не спрашивала у нее совета, – пожала плечами Вероника.

– Вы самостоятельная барышня.

Винцент улыбнулся. Она хотела убрать ладонь с его лба, но он быстрым и легким прикосновением удержал ее.

– Дело не в моей самостоятельности, – ответила Вероника. – Просто мы здесь находимся в прифронтовой черте, сразу же узнаем сводки, понимаем, что происходит и чего ожидать. А мама живет в глуши и питается случайными вестями. Что же она может мне посоветовать?

– Возможно, предложит приехать к ней.

– Этого точно не предложит. – Вероника покачала головой. – Все Полесье уже под немцами.

– И ваш маёнток тоже?

– Нет. Но лишь потому, что до него трудно добраться. Болота кругом.

– Тогда, быть может, вы примете мой совет?

Винцент перенес ее руку к себе на грудь. Сквозь бязь госпитальной рубахи Вероника почувствовала, как быстро и тревожно бьется его сердце. Не хотелось произносить ни слова. С трудом стряхнув сладостное оцепенение, которое охватило ее, она произнесла:

– Я слушаю вас, пан Лабомирский.

– Меня эвакуируют в Минск, – сказал Винцент.

– Знаю, – кивнула Вероника. – Доктор Волков еще позавчера предупредил, чтобы я готовила вас к эвакуации. То есть не вас одного, – быстро поправилась она. – Еще капитана Дивасовича, и поручика Малынко, и…

– Я прошу вас поехать со мной, – перебил Винцент.

Сердце у нее замерло и тут же стремительно заколотилось от его слов. Однако она произнесла ироническим тоном:

– Вы так говорите, будто предлагаете мне бежать ночью из дому. На седле перед вами, как в романе Вальтера Скотта.

– Почел бы за честь. – Винцент улыбнулся в ответ на ее иронию. Блеск в его глазах из тревожного сделался ясным и ласковым. – Но, к сожалению, в седло я теперь сяду не скоро. Поэтому мне остается лишь просить вас сопровождать мои носилки.

– Вы и сами понимаете, что это невозможно.

– Нисколько не понимаю. Почему?

– Я приняла на себя обязанности сестры милосердия. – Вероника постаралась интонацией

смягчить сухость своих слов. – И должна оставаться в госпитале, пока не будет иного распоряжения.

– Но немцы вот-вот возьмут Пинск! И не останется же госпиталь при них. То есть госпиталь, наверное, останется, где-то же и немецких раненых придется лечить. Но вряд ли этим будете заниматься вы.

– Я дождусь общего распоряжения, – твердо повторила Вероника.

– Если это будет распоряжение эвакуироваться в Минск, вы его выполните?

– Конечно, я же сказала.

– В таком случае мы окажемся в Минске разом. Вероника… – Он чуть сжал ее пальцы. – Я понимаю, все это слишком скоропалительно. Но ведь война. Смогу ли позже сказать вам то, что готов сказать сейчас? Я люблю вас и прошу вашей руки – вот мои слова.

За этот краткий и бесконечный военный год Вероника поняла то же, о чем и он говорил сейчас: что само понятие времени исчезло. Через час, завтра, через год – все эти сроки уравнялись, и каждый из них может не наступить никогда.

И все-таки ее охватила растерянность.

– Вы… Не обманываете ли вы себя?.. – чуть слышно проговорила она.

– Ни себя, ни вас. Если согласитесь, мы можем обвенчаться немедленно. Ведь вы католичка?

– Да.

Она кивнула машинально, и вышло, будто соглашается с немедленным венчанием.

– Я попрошу, чтобы ксендза позвали в госпиталь. Ведь в Пинске есть костел? Ну конечно есть. Ксендз придет быстро.

Вероника молчала. Да, война, да, ничего нельзя откладывать. Но замужество… Винцент нравится ей, она в него, может быть, даже влюблена, ей не с чем сравнивать, поэтому она не знает наверняка… Но связать с ним свою жизнь, и навсегда связать, перед Богом…

Наверное, он почувствовал ее колебания. Конечно, почувствовал, потому что поспешно проговорил:

– Пожалуйста, не отказывайте мне… сразу. Простите, что испугал вас таким натиском. Мне он не был свойствен, но война никого не делает лучше. Прежде я просил бы вас принять помолвочное кольцо, представил бы родителям. А теперь веду себя как…

– Ваши родители живы?

Вероника перебила Винцента, чтобы избавить от неловкости его и себя.

– Да. – Кажется, он тоже рад был избавиться от этой их общей неловкости. – Они живут в Кракове и будут счастливы моим выбором, я уверен.

– Мой папа тоже был из Кракова. Он умер два года назад.

– Соболезную вашему горю. Вам нравится Краков?

– Я никогда там не была. Родилась в Багничах, это пятьдесят верст от Пинска. Папа хотел повезти меня в Краков, но мы были стеснены в средствах, а надо было платить за мою гимназию… К тому же он был болен, на докторов тоже требовались деньги. А потом папа умер. Надо было хлопотать, чтобы мне доучиться на казенный кошт, и мама уже собиралась… Но тут война, и я сочла, что правильнее будет оставить гимназию и пойти на курсы сестер милосердия.