Сев
Шрифт:
– Разумеется.
– Тогда, бога ради, назовите такой закон, который помог бы мне! сказал Стивен Блекнул.
– Гм! Это священные узы, - отвечал мистер Баундерби, - и... и... их надо охранять.
– Только не так, сэр. Нисколько их это не охраняет. Наоборот. От этого они хуже рвутся. Я простой ткач, с детства работаю на фабрике, но я не слепой и не глухой. Я читаю в газетах, как людей судят, - да и вы наверняка тоже, - и просто страх берет, когда видишь, что из-за этой самой цепи, которую будто бы нельзя разорвать, ни за что и ни в коем случае, кровь льется по всей стране. Среди простого народа, между мужьями и женами, не то что до драки, а и до смертоубийства дело доходит. Это надо понимать. У меня большая беда, и я прошу
– Ну-с, вот что, - сказал мистер Баундерби, засовывая руки в карманы, - если хотите знать, есть такой закон.
Стивен, по-прежнему не спуская глаз с лица Баундерби, одобрительно кивнул головой.
– Но он вам не подойдет. Это денег стоит. Больших денег.
– А сколько, к примеру?
– спокойно осведомился Стивен.
– Вам надо было бы поехать в Лондон и подать прошение в суд по семейным делам, подать прошение в гражданский суд, подать прошение в палату лордов[33] и добиться постановления парламента о том, что вам разрешается вторично вступить в брак, и обошлось бы это вам (ежели бы все шло гладко) не то в одну, не то в полторы тысячи фунтов. А может быть и вдвое больше.
– Другого закона нет?
– Нет.
– Стало быть, сэр, - сказал Стивен, бледнея и безнадежно махнув рукой, словно говоря "пропадай все пропадом", - стало быть, верно, что все одна только морока. Всюду морока, и больше ничего, и чем скорее я помру, тем лучше.
(Такой недостаток благочестия в народе опять сразил бедную миссис Спарсит.)
– Ну, ну, не болтайте вздора, любезный, - возразил мистер Баундерби, - и особенно о том, в чем вы ничего не смыслите. И лучше не называйте наши отечественные учреждения морокой, не то вы сами чего доброго мороки не оберетесь. А наши отечественные учреждения - это вам не нитки сучить. Вы знайте свою работу, а остальное вас не касается. Вы брали жену не на время, не для обману, а на всю жизнь, на радость и горе. Вышло горе, а могла выйти радость, - и больше тут говорить не о чем.
– Морока, - качая головой, повторил Стивен и повернулся к двери, одна морока.
– Ну-с, вот что!
– начал мистер Бауидерби, решив не отпускать Стивена без прощального напутствия.
– Своими, я бы сказал, богохульными речами вы совсем расстроили эту леди, а я уже говорил вам, что она прирожденная леди, и сама она, хотя я этого не говорил вам, пострадала в замужестве на десятки тысяч фунтов - десятки ты-сяч фун-тов! (повторил он, смакуя каждый слог). Ну-с, до сих пор вы всегда были человек положительный. Но сдается мне, прямо вам говорю, что вы не туда заворачиваете. Вы слушаете всяких зловредных чужаков, которые вечно здесь околачиваются, и мой вам совет, вы это бросьте. У меня, - тут он изобразил на своем лице необычайную проницательность, - у меня, знаете ли, нюх не хуже, чем у людей, а пожалуй, и получше, потому что меня с детства во все тыкали носом. И я чую, что это попахивает супом из черепахи, дичью и золотой ложечкой. Да, чую!
– крикнул мистер Баундерби, упрямо мотая головой и всем своим видом показывая, что его, мол, не проведешь.
– Чую, черт побери!
Стивен тоже помотал головой, но совсем иначе, тяжело вздохнув, сказал: "Благодарю вас, сэр, будьте здоровы", - и вышел. Мистер Баундерби остался стоять перед своим портретом на стене и, любуясь им, так раздулся от чванства, что, казалось, вот-вот треснет и осколками засыплет свое изображение; а миссис Спарсит все так же трусила мелкой рысью, опершись ногой о стремя, донельзя удрученная испорченностью простого народа.
ГЛАВА XII
Старушка
Старый Стивен спустился по двум белым ступенькам, затворил черную дверь с медной доской, взявшись за медную точку и не преминув на прощанье потереть ее рукавом, так как заметил, что на ней остались следы его влажных пальцев. Он перешел через улицу, не подымая глаз, и погруженный в невеселые думы продолжал свой путь, как вдруг кто-то тронул его за локоть.
Это было не то прикосновение, в котором он превыше всего нуждался в ту минуту, - прикосновение, способное утишить бурю, кипевшую в его душе, как простертая рука воплощенной любви и кротости усмирила бушующее море однако, коснулась его все же женская рука. Женщина, остановившая Стивена, оказалась старушкой, с морщинистым, увядшим лицом, но довольно высокого роста и все еще статная. Одета она была очень просто и опрятно, но к башмакам пристала дорожная грязь, видимо она пришла пешком издалека. Ее растерянность в непривычном шуме городских улиц; теплая шаль, перекинутая через руку; громоздкий зонтик; корзиночка, перчатки не в пору и не обношенные, слишком широкие, с пустыми кончиками пальцев, - все изобличало старую крестьянку, которая, надев свой скромный праздничный наряд, отправилась в Кокстаун по какому-то чрезвычайному случаю. С присущей рабочему человеку сметливостью Стивен Блекнул сразу догадался об этом и чтобы лучше расслышать вопрос женщины, приблизил к ней свое лицо сосредоточенное, как у многих его собратьев по ремеслу, у которых от долгой непрерывной работы глаз и рук под грохот машин лица приобретают то напряженное выражение, какое мы привыкли видеть на лицах глухих.
– Извините, сэр, - сказала женщина, показывая пальцем на дом Баундерби, - вы вышли из дома того джентльмена? Как будто это были вы - я не обозналась?
– Да, миссис, я вышел оттуда, - отвечал Стивен.
– А вы... уж вы простите меня, старуху... видели джентльмена?
– Да, миссис.
– А как он вам показался, сэр? Что он - полный, здоровый, всем довольный?
– Для наглядности она бодро выпрямилась и вскинула голову, и вдруг у Стивена мелькнула мысль, что он эту старую женщину где-то уже видел и она ему не очень понравилась.
– Будьте покойны, - отвечал он, внимательно приглядываясь к ней, таким он и был.
– И веселый, - продолжала старушка, - как ясный день?
– Да, - отвечал Стивен.
– Он пил и ел в свое удовольствие.
– Спасибо!
– радостно сказала старушка.
– Спасибо!
Он, несомненно, никогда в жизни не видел эту женщину. И вместе с тем она вызывала в нем какое-то смутное воспоминание, словно ему не раз снилась старуха, похожая на нее.
Она шла рядом с ним, и, чутко отзываясь на ее состояние духа, он заметил, что в Кокстауне очень много шума к толкотни, правда? На что она ответила: "Очень даже! Просто страх!" Потом он сказал, что она приехала из деревни, верно? На что она ответила утвердительно.
– По железной дороге, парламентским[34], нынче утром. Сорок миль проехала в поезде нынче утром, нынче же проеду сорок миль обратно. А до станции пешком шла девять миль, и коли никто мне не попадется на дороге, кто бы подвез, опять девять миль пешком пройду нынче вечером. В мои-то годы, сэр, каково!
– говорила словоохотливая старушка, торжествующе глядя на Стивена заблестевшими глазами.
– Еще бы! Но часто вам этого делать нельзя, миссис.
– Нет, нет. Только раз в году, - отвечала она, качая головой.
– Целый год коплю денежки. Раз в году приезжаю, хожу по улицам и гляжу на господ.
– Только глядите на них?
– спросил Стивен.
– Мне и этого довольно, - сказала она проникновенно.
– Большего я не прошу! Я стояла напротив вон того дома, думала, увижу, как он выйдет, - она оглянулась через плечо на дом Баундерби.
– Но в этом году он запоздал, и я его не видела. Вместо него вышли вы. Коли уж так суждено мне уехать, не взглянувши на него - я ведь только взглянуть хотела, - ну что же! Я видела вас, а вы видели его, с тем и останусь.
– Она пристально посмотрела на Стивена, словно стараясь запечатлеть в памяти его черты, и глаза ее уже не блестели так радостно.