Сева Котлов за полярным кругом
Шрифт:
— Вы не видели мальчика? Такого… белокурого, в ученической форме… Ну, симпатичное такое лицо… Сообразительное…
«Ага-а! Уже стал и симпатичным и сообразительным! — ликовал я. — А вот если бы совсем пропал или скоропостижно скончался, так нашли бы у меня, наверно, и артистические таланты! И вообще все что угодно! Ничего, ничего… Я вас тоже «разыграю» «по первому классу»!»
Я видел, как Рыжик и Владимир Николаевич, уже не держась за руки, а взволнованные и разгоряченные, пробежали мимо моего «наблюдательного пункта».
— А почему же ты
— Он еще пока не товарищ, — ответил Рыжик.
И у меня что-то защемило под ложечкой: я вдруг почувствовал, что было бы очень приятно, если б Рыжик воскликнул: «Да, он мой лучший товарищ! Мой самый надежный друг!» Но он этого не воскликнул, а даже как-то очень неуважительно проехался по моему адресу:
— Подумаешь, какой барон! Заставляет всех носиться по палубе как сумасшедших!
То, что я «всех заставил носиться», меня очень радовало: в этом как раз и заключался мой «розыгрыш». Но мне бы хотелось, чтоб меньше всех беспокоилась мама. Ведь другие просто поволнуются, поволнуются, побегают немножко, и все. А она… И вдруг я увидел, как мама, держась за сердце, подбежала к помощнику капитана и стала его о чем-то умолять. Не просить, не уговаривать, а именно умолять!
Тут уж я не выдержал и как угорелый со всех ног помчался на палубу. Когда мама издали увидела меня, она еще сильнее схватилась за сердце и побежала мне навстречу. Она обняла меня, стала гладить, целовать… Ни одного упрека я не услышал от нее. Ни одного!
— Здесь… ты здесь… Как хорошо! Какое счастье! А я думала…
— Понимаешь ли?.. В последний момент я передумал дышать настоем хвои и трав. Я просто сидел себе спокойненько в читальне, и все…
— Надо найти папу и Диму. Надо сообщить им!.. — вдруг вспомнила мама. И бросилась их искать. Но перед этим умоляюще предупредила меня:
— Никуда отсюда не уходи. Стой, пожалуйста, на этом месте.
Она очень боялась, чтобы я снова куда-нибудь не пропал. И я остался стоять на месте как вкопанный.
Неожиданно сзади я услышал насмешливый голос:
— Объявился? Где же это ты, интересно узнать, путешествовал?
За моей спиной стоял Рыжик, гордо засунув руки в карманы штанов.
— Я?.. Я был…
— А маму свою ты видел?
— Видел…
— Ну и как ты ее нашел?
Я вдруг, сам не зная почему, со злостью набросился на Рыжика, будто он-то и был во всем виноват:
— А что же ты воображаешь? Только тебе одному людей «разыгрывать»?!
— Так, значит, ты это все… нарочно?
— Да, нарочно!
Рыжик полоснул меня своими зелеными глазами и отчетливо-отчетливо выговорил:
— Я тебя пре-зи-ра-ю!
«Чехов оказался прав!»
Так я назвал свою вторую корреспонденцию. А почему? Об этом вы скоро узнаете…
На второй день пути, вечером, мы все (теперь уже не «семейным квартетом», а вшестером) сидели на палубе. А кругом была такая красота, что я каждые две минуты хватался за свои «Путевые заметки». Я хотел ничего не забыть и потом все в точности описать в нашей московской школьной стенгазете, которую я по примеру Гали Калинкиной стал теперь называть просто газетой.
Мне казалось, что тайга завела какую-то свою игру с широкой и могучей рекой. Она то подбегала к самому берегу, то пряталась в низины, то карабкалась на холмы и горы. Мимо нас проплывали островки, покрытые кустарником, будто мохнатой зеленой шкурой. Они были круглой формы, как большие блюдца, и длинные, вытянутые, как языки. И такие причудливые, что и сравнение-то подобрать было трудно. А к берегу все время прижимались движущиеся островки, белые и черные: это были стаи диких гусей и уток.
Я в оба глаза смотрел на всю эту красоту, радостно восторгался, но на душе у меня было неспокойно и нерадостно: мне очень хотелось, чтобы Рыжик перестал меня презирать. «Как это сделать?» — думал я. И все время пытался заговорить с Вовкой: «Ах, как красиво! А тебе нравится?», «Ах, какой лес! Пойдем погуляем?..» Рыжик только глаза отводил в сторону, а иногда смотрел на меня с удивлением, как на сумасшедшего. Ну, как мы, в самом деле, могли спрыгнуть с парохода и пойти погулять в тайгу?
А потом вдруг мы увидели в лесной чаще уютные, веселые домики и флажок на высокой мачте, который, казалось, махал нам своей ярко-красной ладошкой и звал в гости. Куда?..
— Это место я знаю, — сказал папа. — Вот бы вас троих (он обвел взглядом меня, Диму и Рыжика) туда на лето отправить — богатырями бы стали! Это «Таежное». Его еще называют «Сибирским Артеком»!
Дима недоуменно развел руками: я-то уж, мол, по крайней мере вырос из пионерского возраста! Папа приложил руку к сердцу, принося Диме свои извинения.
Нужно сказать, что мама никак не могла привыкнуть к тому, что Дима уже совсем вырос и я скоро тоже буду абсолютно самостоятельным, взрослым человеком. Мы оба в ее глазах были все еще такими маленькими ребятишками, которым, пожалуй, и в детский сад поступать рановато. Мама говорила, что так будет всегда, и даже в ту пору, когда уж у нас будут свои собственные дети и внуки. «Если только, конечно, я доживу до той поры!» — вздыхала мама. И мы с Димой начинали дружно уверять, что она непременно доживет.
Папа же, наоборот, когда я еще был в детском саду, уже считал меня взрослым человеком и всегда это подчеркивал, что было очень приятно. Это по крайней мере устраивало меня гораздо больше, чем мамино обещание видеть во мне ребенка всю жизнь, и даже тогда, когда у меня будут внуки и правнуки. Но и папа иногда забывался, иногда и ему почему-то хотелось снова записать Диму в пионеры, а меня превратить в октябренка.
А в общем все это, конечно, не имеет отношения к моему рассказу. Значит, мы проплывали мимо «Сибирского Артека». И «Некрасов» дал гудок, как мне показалось, сразу помолодевшим, прямо-таки пионерским голосом. А из лесу ему неожиданно откликнулся горн.