Севастопольская страда (Часть 1)
Шрифт:
Но матросы-артиллеристы вошли в азарт. Они не замечали даже того, что слишком перегревались орудия. Они действовали как на корабле в море, где бои бывают жестоки, но не длинны и во время боя некогда думать о чем-нибудь другом, кроме самого боя. Они не знали, они могли только догадываться по неумолкаемой и меткой горячей пальбе противника, что там у многих орудий стоят такие же матросы, как они, взятые с кораблей Рагланом и Канробером.
При первых же выстрелах канонады Нахимов сел на своего рыжего и поскакал, как был - в сюртуке с эполетами, на линию укреплений. Оттуда уже валом валила пехота к городу, и трудно было сразу понять, почему и куда уходят так поспешно. Нахимов пробовал кричать солдатам: "Ку-да?" - это не помогало, - голос терялся в грохоте и громе канонады. Только командир Бородинского полка полковник Веревкин, бывший тоже верхом, заметив адмирала, сам подъехал к нему и доложил, что пехоте приказано отойти, чтобы не нести напрасных потерь.
Однако в поспешной стрельбе без прицела много ядер и бомб перелетало через бастионы, и бомбы крутились перед разрывом, и ядра прыгали здесь и там.
Нахимов добрался до пятого бастиона и остался на нем. Когда он говорил Меншикову, что содействовать защите Севастополя с суши не может, так как он - адмирал, а не генерал, он представлял себе дело это во всей его сложности, действительно ему совершенно незнакомой. Но отдельный бастион был то же самое, что флагманский корабль в Синопском бою, а на своем корабле тогда он не был праздным зрителем, - не хотел быть им он и теперь.
Он сам наводил орудия. Он поднимался на бруствер, чтобы следить, насколько позволял дым, как могли ложиться снаряды по Рудольфовой горе.
Но снаряды тучей летели и оттуда, иногда сшибаясь в воздухе с русскими ядрами, и один из них разорвался недалеко от Нахимова, когда он стоял на бруствере и глядел в свою морскую трубу.
Был ли это совсем небольшой осколок, или кусок камня, подброшенный с земли, но Нахимов, почувствовав легкий удар в голову, сдвинул еще дальше назад и без того сидевшую на затылке фуражку.
Затем он снял фуражку, оглядел ее, она была чуть заметно пробита; провел по голове над левым виском ладонью - кровь.
– Ваше превосходительство! Вы ранены?
– подскочил к нему командир батареи капитан-лейтенант.
– Неправда-с! Ничуть не ранен!
– Нахимов строго поглядел на него и надел фуражку.
– Вы ранены! Кровь идет!
– крикнул обеспокоенный другой офицер, но Нахимов поспешно вытер платком щеку, по которой покатилась капля крови, и сказал ему:
– Слишком мало-с, слишком мало-с, чтобы беспокоиться!
В это время сзади молодцевато рявкнуло солдатское "ура". Нахимов оглянулся и увидел слезавшего с лошади Корнилова.
– Слишком много-с, слишком много-с - два вице-адмирала на один бастион, - пробормотал он, покрепче прикладывая к голове платок, но стараясь делать это так, чтобы не заметил Корнилов.
– Павел Степанович! И вы здесь!
– прокричал Корнилов, здороваясь с ним оживленно, даже пытаясь улыбнуться.
– Я-то здесь, - несколько отворачивая голову влево, бросил в свою очередь и Нахимов.
– А вот вы зачем-с?
– и глядел укоризненно.
– Как я - зачем?
– постарался не понять Корнилов.
– Дома-с, дома-с сидели бы!
– прокричал совсем недовольно Нахимов.
– Что скажет свет!
– шутливо уже отозвался на это Корнилов и взял из его рук трубу, так и не заметив, что он ранен.
III
Французские батареи, - с Рудольфовой горы и из первой параллели, которую удалось французам вывести в ночь на 28 сентября в расстоянии всего четырехсот пятидесяти сажен от русских укреплений, длиною до полуверсты, расположены были слишком близко, чтобы снаряды их не попадали в город, а дальнобойные орудия, стрелявшие калеными ядрами, выбирали своею целью корабли на рейде и деревянные дома в городе, чтобы вызвать пожары. То же назначение имели и конгревовы ракеты, пускавшиеся из особых ракетных орудий.
И пожары в городе начались, как это и предвидел Корнилов, по приказу которого из обывателей, инвалидов и арестантов образовано было несколько пожарных команд в разных частях.
Загорелся и сарай одного дома на Малой Офицерской, и Виктор Зарубин бросился его тушить.
Зарубины были в большой тревоге. Теперь уже Капитолина Петровна твердо решила бежать из дома и пихала в узлы из скатертей все, что попадалось ей на глаза, как всегда бывает с женщинами во время близкого пожара.
Она приказала Варе и Оле одеться; она помогла мужу натянуть шинель. Она кричала ему звонко:
– Что-о? Дождался? Вот теперь и... Дождался?.. Вот!
И капитан беспомощно глядел на нее, на детей, на окна, озаренные багровым отсветом, и не находил, что возразить, только открывал и закрывал рот, как рыба на берегу.
Но вот вбежал запыхавшийся, с потным лбом Виктор и закричал от двери:
– "Ягудиил" горит!
Этот крик сразу зарядил Зарубина боевой энергией.
– "Ягудиил"? Горит?
– повторил он.
– Зна-чит... зна-чит, и до рейда... до рейда достали?
"Ягудиил" был линейный корабль, трехдечный, восьмидесятипушечный, грозная морская крепость, давно и отлично знакомая Зарубину, и вот теперь эта крепость горела. Старик представил это, внимательно глядя в пышущее лицо сына, и сказал веско, тоном команды:
– Тогда пойдем!.. Ставни закрыть на прогоничи!.. Двери все на замок!..
Он даже выпрямился, насколько позволила сведенная нога.
– Я сбегаю за Елизаветой Михайловной!
– вдруг забеспокоилась Варя. Пусть и она тоже с нами!
– и тут же выскочила в дверь.
Она вернулась скоро. Она проговорила с ужасом в глазах:
– Прихожу, - денщик говорит: "А барыня давно ушли". Куда?.. Куда ушла? "Не могу знать... Ушли и мне ничего не сказали..."
Видно было, что она передавала свой разговор с денщиком Хлапониных слово в слово.
– На Северную все бегут переправляться!
– сказал Виктор.
– Вот, значит, и мы... и мы туда тоже... на Северную!
– скомандовал Зарубин.
Как раз в это время ядро ударило в сад, раздробив яблоню синап-кандиль.