Севастопольская страда (Часть 1)
Шрифт:
В "Ягудиил", видимо, попали новые ядра или ракеты: он вспыхнул огромным костром у них на глазах, и капитан кричал, кивая на него сыну:
– М-мерзавцы, а? Не-го-дяи, - что делают!.. Не суши весел!.. Отдохнешь, когда причалим!.. Греби!
И Виктор, хотя чувствовал, что немеют руки и вот-вот, пожалуй, начнет их сводить судорогой, греб исправно.
Добрались, наконец. Капитан направил ялик так, чтобы первой могла вылезть Капитолина Петровна со своим узлом. У него был вид победителя в серьезном сражении.
А ядра
Отряхиваясь, он вышел из ялика последним, и, точно став на твердую землю, он уже был застрахован от всяких покушений союзников, повернулся лицом в ту сторону, откуда летели снаряды, сделал самую язвительную мину, торжественно поднял правую руку, не спеша сложил захолодевшие пальцы в символический знак и прокричал:
– Что-о, Виктория? Шиш взяла?! На тебе... на!.. Шиш под нос! Шиш под нос!
Виктор постарался привязать ялик, оставив в нем весла, но только что отошли они всего шагов десять от берега, как новое ядро, нащупав, наконец, их спасителя, ударило в него яростно, и щепки брызнули высоко кверху вместе с фонтаном кипуче-белой воды.
IV
Когда Хлапонина услышала сквозь сон первые сигнальные выстрелы канонады, она тут же вскочила с постели, как подброшенная землетрясением, и посмотрела на свои маленькие часики, лежавшие на стуле у изголовья: было только половина седьмого.
– Так еще рано... и уже так страшно!
– сказала она, хотя была одна в спальне: муж ночевал там, на батарее, "подпиравшей", как он выражался, третий бастион.
Елизавета Михайловна уснула поздно и спала плохо, потому что с совещания у Корнилова вздумалось заехать к ней генералу Кирьякову. Конечно, этот слишком поздний и для нее неожиданный визит был подсказан начальнику ее мужа лишним стаканом вина, выпитого на квартире адмирала, но он объяснил свой приезд заботой о ней: он заехал будто бы только затем, чтобы предупредить ее о том самом, что и действительно началось в половине седьмого утра, - о канонаде.
Сначала он по-хозяйски звякал щеколдой запертой уже калитки. Она думала, что пришел муж, и открыла ему калитку сама, даже не спросив: "Кто там?" Она была так уверена - это вырвался к ней с батареи муж, - что даже вскрикнула радостно:
– Митя! Как же ты вырвался?
Но всадник около калитки отозвался раскатисто и знакомо по тембру голоса:
– Митю ждали?
И она еще пыталась догадаться, кто это, - ночь же была не из очень светлых, - как всадник добавил, спрыгнув с лошади:
– Митя ваш выполняет долг службы, а Ва-силий счел долгом вас навестить, Елизавета Михайловна!
– Василий Яковлевич!
– узнала она, наконец, Кирьякова, невольно отшатнувшись.
– Он самый... А где ваш личарда? Посмотреть бы надо за конем, чтобы кто не мотнул на нем в Бахчисарай, к татарам.
Она только что хотела сказать, что готова его выслушать здесь, у калитки, и "личарду" незачем будить, как услышала сзади себя поспешные шаги денщика, - шинель внакидку.
– Присмотри, братец, за конем!
– начальственным баритоном приказал ему Кирьяков и только на дворе, звякнув шпорами и сняв на отлет фуражку, поцеловал ее руку.
На лестнице горела поставленная ею свеча в шандале, и она очень боялась, чтобы Кирьяков не двинулся туда, "на огонек".
И он действительно направился было "на огонек", но она остановила его, взяв за локоть:
– Простите, Василий Яковлевич, в комнаты неудобно: там спят дети... Они только что уснули, - мы их разбудим.
– Дети? Ваши дети?
– очень удивился он.
– Не мои, моих знакомых, - храбро придумала она.
– Они живут там, одним словом - слишком близко к бастиону...
Назвать какой-нибудь бастион точно она все-таки не решилась, добавила поспешно:
– Погода, впрочем, очень теплая... Вы что-нибудь мне хотели сказать? Вот тут в садике есть скамейка, пойдемте.
– Да, да, сказать... кое-что сказать, именно!
Звякая шпорами, Кирьяков пошел за нею к скамейке в саду, скрывая, как ей показалось, недовольство таким оборотом дела за целой кучей бубнящих слов:
– Детям не здесь нужно быть, - их надо было отправить... Если они дети какого-нибудь обер-офицера, то ведь давали же пособия на отправку отсюда семейств бедных офицеров... А раз давали, то нужно было воспользоваться этим и за-бла-говре-менно их отправить, а не подбрасывать вам... О-очень хороши родители! Кто же они такие?
Хлапонина поспешила его успокоить, сказав, что это - дети одной чиновницы, которая собирается увезти их завтра же в Симферополь, уже нашла подводу и сговорилась о цене.
– Завтра едва ли ей удастся это... э-э... так удобно, как сегодня она могла бы, - ворчливо говорил Кирьяков, садясь на скамейку рядом с нею.
И на ее испуганный вопрос, что ожидается завтра, - коротко, но выразительно ответил:
– Бойня!
Она даже не повторила этого слова вслух: оно было ясно без повторения. Она только сказала тихо:
– Вот видите!
Видеть же он, генерал Кирьяков, явившийся к ней так непозволительно поздно, должен был то, что ее маленькая ложь насчет спящих у нее чужих детей не только понятна, даже необходима в такое страшное время.
Он просидел с нею рядом на скамейке в саду недолго, минут десять, но все это время говорил сам; он был речист вообще, теперь же пытался быть красноречивым. Он дошел даже до того, что сравнивал ее с Еленой спартанской...* Наконец, с каким-то даже волнением в голосе спросил, будет ли ей хоть немного жаль его как человека, только как человека, - не как начальника 17-й дивизии, - если завтра, например, его, Василия Яковлевича Кирьякова, убьют нечаянно осколком снаряда, пущенного за две версты.