Севастопольская страда (Часть 3)

Сергеев-Ценский Сергей Николаевич

Поговорить о Хлапонинке с женою "дружка" не удалось Терентию, однако с этого дня он быстро пошел на поправку. Теперь, когда он прочно уже знал, что Дмитрий Дмитриевич здесь же, рядом с ним, рукой подать, и он всегда, когда захочет, может его увидеть, он начал чувствовать большой подъем сил, и одно это сильнейшее желание поскорее ходить, как ходил прежде, чтобы дойти на Инкерманские высоты, оказалось действительнее всех госпитальных лекарств, корпий и перевязок.

Достаточно было ему увидеть живую, улыбающуюся, высокую, под синим зонтиком с бахромой жену Хлапонина, чтобы представить как живого такого же высокого, улыбающегося Дмитрия Дмитриевича, который к тому же, как офицер, знает, что это значит, когда простой солдат получает два георгиевских креста и на погоны свои два белых басона.

Неужели не скажет он: "Ты, Терентий, виноват передо мной - утопил моего родного дядю, смерти которого я совсем не желал. Однако ты вроде как будто наказание за это понес, - вот получил рану от француза, - все равно, что палками тебя били бы на площади в Белгороде... И, кроме того, заработал ты себе два креста на защите Севастополя... Чем же именно заработал их? Тем, что жизнью своей не дорожил... Этим самым стал ты передо мною чист, и зла я на тебя не помню..."

И протянет он ему, Терентию Чернобровкину, пластуну Чумаченко, руку, а он ему скажет на это: "Я еще и больше заработаю, погодите, абы б вам, Митрий Митрич, показать себя в лучшем виде! Был адмирал Нахимов, два раза я его обрадовал - так вышло дело, - да вот сгубил проклятый француз адмирала Нахимова, теперь вы у меня явились вместо него... Здравия вам желаю и рад стараться!"

И первое, что сделал Терентий, выписавшись из госпиталя во второй половине июля, - пошел в лагерь на Инкерманских высотах.

Получив свой бешмет латаный и приладив к нему кресты, он долго критически разглядывал его, потом облезлую свою папаху: боевой, конечно, вид был у обеих этих вещей, однако же какой нищенский! Только теперь, когда давно уже не надевал их, это бросилось ему в глаза.

Как было идти к Дмитрию Дмитриевичу в таком вытертом, латаном, а местами и порванном бешмете, грязном, с пятнами крови, хотя и оттертой? Над этим долго думал Терентий, прежде чем надел его, но другого у него не было. К тому же для адмирала Нахимова хорош был и этот; может быть, не так уж плох покажется он и штабс-капитану Хлапонину?

Как всякий выздоровевший от долгой болезни и получивший, наконец, возможность безотказно владеть всем своим телом так же точно, как и до больничной койки, пластун Чумаченко чувствовал большой нервный подъем.

Все его радовало здесь, на Северной, куда переселялся и почти переселился исподволь Севастополь Южной стороны и Севастополь Корабельной: и яркое, пышащее солнце, и свежий воздух, которым дышал он теперь во всю мочь легких, и новые для него батареи вдоль берега бухты, сразу показавшиеся ему совершенно несокрушимыми и всесокрушающими, а самое главное - бессчетный народ, толпившийся всюду вдоль берега, особенно же около переправы, - летний народ, загорелый, весь нараспашку, крикливый, потный, занятой народ-хозяин и этого осажденного города и всей тут земли кругом.

Переправой заведовал какой-то офицер из армейских, из себя видный, но уже хриплоголосый, - потерял голос от крика, устанавливая здесь порядок.

Здесь воочию видел Терентий, как Северная сторона питает Южную и Корабелку - гарнизоны их бастионов и редутов.

Перед переправой толпилось множество солдат-артельщиков, каптенармусов и данных им в помощь. Попарно, на длинных жердях, тащили они получку для своих частей: мясо в грязных-прегрязных, сальных-пресальных мешках, а то и совсем без мешков, прикрытое кое-как тряпками от мух; всякую зелень для борща в корзинах, водку в бочонках, окрученных веревками; соль кто в чем - и в ведрах, и в кошелках, и в мешках; каменный уголь для варки пищи... Но тут же и дрова на возах, и сено для лошадей артиллерийских и фурштатских, и много всего... И тут же бабы - напористые, голосистые, - им тоже давай переправу.

– Куда же это ты, тетка, стремление такое имеешь?
– весело обратился Терентий к одной.

– Как это куда? К себе домой, а то куда же!
– отозвалась тетка.

– Домой?.. Стало быть, есть еще у тебя дом?

– Д'а то нету... На Корабельной.

– А может, его уж и духу-звания нет, того дома!

– Может, и нет уже, а кадушку я всё там разыщу, - она на погребице стоит.

– Ка-душ-ку? А на кой же тебе кадушка сдалась?

– Как это "на кой"? Огуречиков посолить, и то не в чем, - "на кой"!

Раз дело дошло до "огуречиков". Терентий уж видел, что тетку эту никакой смотритель переправы, в каком бы он ни был чине, не остановит. И что из того, что, может быть, оторвет ей там, в городе, ногу ядром или снарядом? Зато ее кадушка для огуречиков будет у нее в руках!

Мальчишки-матросята на маленьких тузиках с драными парусами качались на небольшой волне и кричали звонко:

– А вот перевезу-перевезу-у! Давай! Дава-ай!

На рейде во всю его ширь дымили рабочие катеры и небольшие пароходы, буксируя баркасы и шаланды... Корабли, огромные и важные, стояли на якоре, а между Михайловским и Николаевским фортами, - видно было, - готовились строить мост, для чего навезены были штабеля бревен, а среди них белели солдатские фуражки и рубахи, - возились дружно над чем-то люди. Дальше стояли возы с новыми длинными досками, и много других таких возов виднелось на берегу.

Великое и бодрое это многолюдство Северной стороны очень взвинчивало Терентия. Ему хотелось говорить со всеми кругом, у всех и все повыспросить, потому что столпилась тут чуть не вся Россия.

– Погоди-ка, ще й ополченцiв пригонють, - обратился пластун Чумаченко к кучке солдат.
– А може, их вже и пригнали?

– Ополченцев? Слыхать было, что идут до нас, а только где идут, кто ж их знает, - отвечали солдаты, с почтением глядя на его кресты.
– Дорога до нас дальняя, - не ближний свет.

– Чего такой белый?
– спросил один из солдат, старший унтер-офицер, пластуна Чумаченко, охватив свои кирпичные щеки пальцами и кивая на его лицо.

– А то я бiлый, шо раненый був, хай ему грець!
– весело ответил пластун.

– Зажило?

– Загоилось, як на собацi!
– И пластун сдвинул свою папаху на затылок.

– Смотря, конечно, какая рана была...

– А то уж, як кажуть, - полыхнули штыком на совiсть... Ну, так и я ж его полыхнул от чiм!

Чумаченко хлопнул рукой по черкесскому кинжалу, спросил потом на всякий случай, не знают ли, как и где найти артиллерии штабс-капитана Хлапонина, - солдаты не знали, - и пошел дальше.

И чем дальше он шел, тем выше рос его подъем, несмотря даже на усталость. Правда, он сразу после долгой болезни задал слишком большую работу своим ногам, но ведь и стоило же потребовать от них этой большой работы.

Месяца два не был здесь Терентий, а за это время подошли сюда большие силы: три дивизии - седьмая, восьмая, пятнадцатая - и резервные бригады; часть из них пошла уже на усиление гарнизона Городской и Корабельной сторон, но большая часть все-таки оставалась здесь, в резерве, вместе с отведенными сюда на отдых старыми полками.