Севастопольская страда (Часть 3)
Шрифт:
– Ты, может быть, думаешь, что я теперь стал хозяином имения? догадался Хлапонин.
– Нет, брат, хозяин теперь там другой.
– Дру-угой?.. Кто же это еще мог там другой быть, Митрий Митрич?
Терентий как-то совершенно померк, услышав, что хозяин имения теперь кто-то другой, и Хлапонин заметил это и сказал брезгливо:
– Да ты уж не ради меня ли старался, когда дядюшку моего топил, а?
– Истинно ради вас, Митрий Митрич, - тихо, но тут же ответил Терентий.
– Думка такая была, - при вас народ-то вздохнул хотя бы, а то ведь и дыхания не было: вот как все у него были зажматы!
И Терентий сжал правый кулак до белизны пальцев.
– Не знаю уж, лучше ли стало при новом, или еще хуже, - этого я не слыхал, - внимательно поглядев на этот кулак, сказал Хлапонин.
– А меня, да и жену тоже месяца два таскали на допросы в Москве... И даже сюда я, может быть, не попал бы, если бы за меня известные люди не просили.
– Зря, значит, я это и без пользы, а только вам одним мученье принес, - уныло отозвался Терентий.
– А может, мне уж открыться лучше, Митрий Митрич? Как вы прикажете, так и сделаю.
– Я уж тебе сказал раз, что незачем, - досадливо ответил Хлапонин, но Терентий, помолчав, возразил оживленно:
– А вдруг нонечь меня убьют, а вы, стало быть, так и останетесь перед властями в подозрении, что сговор у нас с вами был!
– Неизвестно, брат, кого из нас раньше убьют, - с серьезным видом сказал на это Хлапонин и добавил: - Ну, дальше уж я тут дорогу знаю... прощай, братец!
– Счастливо оставаться, ваше благородие!
– выкрикнул по-военному Терентий, так как и с той и с другой стороны от них проходили группами солдаты, но когда Хлапонин отошел уже шагов на пять, он бегом догнал его, чтобы сказать, о чем думал раньше:
– Митрий Митрич, супруге вашей не говорите уж, что меня видали!
– Не говорить?.. Почему именно?
– удивился Хлапонин.
– Да как бы доложить вам, - запнулся Терентий, - женщина ведь они-с...
– Аа-а, да... разумеется, женщина, - улыбнулся Хлапонин.
– Хорошо, не скажу, об этом не беспокойся.
Кивнув ему головой, он пошел дальше, а Терентий, стоя на месте, глядел ему вслед, пока было его видно.
Глава восьмая
СОВЕЩАНИЕ "БОЛЬШИХ ЭПОЛЕТ"
I
Перед концом июля странное облако появилось вдруг среди дня в чистом и знойном небе над Инкерманом, где расположены были русские войска. Оно двигалось с севера, но вдоль берега моря, и как бы извивалось змееобразно при своем движении, отчего местами казалось светлее, местами бурее.
Оно двигалось так около часу, и солдаты, уроженцы степных губерний, кричали:
– Сарана летит, братцы, сарана!
И саранча долетела. Напрасно в бурую гущу ее швыряли солдаты, крича, свои бескозырки: совершенно неисчислимая, она била с налета, как град, от нее приходилось закрывать лицо и прятаться в палатки и землянки, - всякая борьба с нею была бесполезна: она заняла в полете пространство не менее пятнадцати верст в длину и летела плотною массой, а хвост ее еще тянулся где-то там, над морем.
Широкая полоса большого рейда, за которою белел стенами город, остановила эти мириады обжор, и они пали около лагерей, на кусты, среди которых паслись лошади ординарцев, казаков, штабных, фурштатов, артиллерии, и лошади хотя и не без боя, но уступили им все-таки свое скудное пастбище: сколько они ни топтали ее, сколько ни грызли, ожесточаясь зубами, саранча была совершенно неистребима и неодолима.
Это нашествие саранчи явилось для штаба Горчакова осложнением совершенно непредвиденным: кто мог ожидать внезапного нападения этих крылатых врагов?
Иные доки из штабных постарались даже впасть в уныние, уверяя, что вполне установлено наукой, будто на красивых с виду крыльях каждой из этих ненасытных обжор имеется надпись на халдейском языке, значащая в переводе "гнев божий" или "кара неба".
Халдейского языка, конечно, никто не знал, и в такие выводы науки не всякий верил, но иные мнительные люди, к которым принадлежал прежде всего сам главнокомандующий русской армией в Крыму, признали появление саранчи в расположении вспомогательного корпуса знамением весьма для себя понятным и бесспорно плохим.
Под тяжким впечатлением от этой большой неприятности Горчаков отправился верхом со своим неизменным начальником штаба - коротеньким, но очень речистым генерал-адъютантом Коцебу, с другим генерал-адъютантом, бароном Вревским, с генералом Сержпутовским, начальником артиллерии всей армии, посмотреть, как идут работы по устройству моста через Большой рейд.
Этот мост и был тем самым "четвертым выходом из положения", который держал в секрете Горчаков, когда писал свое письмо военному министру князю Долгорукову перед штурмом шестого июня.
Сам по себе этот плавучий мост в версту длиною был для того времени предприятием технически очень смелым, а стратегически - блестящим.
Он должен был прочно связать Северную сторону Севастополя с Южной и Корабельной, чтобы подкрепления, большими частями идущие из вспомогательного корпуса на бастионы, не теряли слишком много времени на погрузку на баркасы, шаланды, пароходы и выгрузку из них, а шли бесперебойно через бухту в незыблемом походном порядке и приходили бы на выручку своим в случае штурма в кратчайший срок.
Однако назначение этого моста было совсем другое, и это еще в конце июня верно понял Нахимов.
Никто даже и из штабных главного штаба армии не мог бы с уверенностью сказать, где кончается Коцебу и начинается Горчаков и обратно, поэтому трудно решить, кому собственно из этих двух генералов принадлежала мысль о постройке моста, но что начальнику военных инженеров армии Бухмейеру никогда не приходилось строить подобного сооружения, это не подлежит сомнению, так что он, разработавши эту мысль технически, был новатором: такой мост в военное время предлагался к постройке первый раз в истории человечества. Отразив доводы противников своего проекта, Бухмейер с большой энергией, которая его отличала, принялся прежде всего отыскивать материалы для этого моста.