Севастопольский блиц
Шрифт:
Тут доктор Пирогов замер и, задумавшись, поднял палец кверху. А потом он поведал мне кое-что интересное. Оказалось, сегодня (а мы-то тут, в гошпитале, и не знали) произошло еще одно чудо, только несколько иного толка. В войну с англо-французской коалицией на нашей стороне неожиданно вмешалась неизвестная сила, чьи войска, состоящие из артиллерии и пехоты, внезапно, каким-то необъяснимым образом, объявились в тылу у коалиционеров на вершине Сапун-горы. Оттуда сегодня утром они бомбардировали английские и французские батареи, заставив их прийти к молчанию, а потом отбили несколько атак на свои позиции, в результате чего склоны Сапун-горы оказались сплошь засыпаны трупами в британских и французских мундирах.
Николай Иваныч говорил, а я вдруг мимолетом пожалела этих несчастных людей, которые умирали на склонах Сапун-горы без малейшей врачебной помощи. Но доктор Пирогов не обратил на мою грусть ни малейшего внимания. Сейчас его одолевали совсем другие мысли.
– А что если эта девочка как-то связана с этими… которые на Сапун-горе… – наконец сказал Николай Иваныч, – а что если она одна из них? Конечно же, такое тоже может быть… почему бы и нет…
Доктор Пирогов посмотрел на меня задумчиво, а затем, отвернувшись к окну, за которым сгущался вечер, погрузился в новые размышления.
09 апреля (28 марта) 1855 год Р.Х., день первый, поздний вечер. Севастополь, штаб гарнизона.
Исполняющий дела начальника штаба севастопольского гарнизона князь Виктор Илларионович Васильчиков вздохнул и отошел от окна. Вместе с ночной темнотой на израненный Севастополь опустилась непривычная тишина. Не слышно обычного громыхания канонады ночных беспокоящих обстрелов, не рвутся в городе шальные бомбы, не звонят на церквах колокола, сзывая народ на тушение пожаров. Господа коалиционеры ведут себя тихо, будто воды в рот набрали, ибо тот, кто засел на вершине Сапун-горы вместе со своей артиллерией, весьма грозен и наказывает союзников мощными огневыми ударами даже за единичные пушечные выстрелы. Особенно впечатляюще разрывы чудовищных бомб смотрятся в ночной темноте. На мгновение ночь превращается в день, а все вокруг начинает отбрасывать длинные угольно-черные тени – картина невиданная, похожая на преддверие Апокалипсиса. И только потом, как небесный гром, до русских позиций докатывается грохот разрыва. И тогда непроизвольно крестятся даже видавшие виды солдаты двадцатого года службы, ибо мнится, что явленная им мощь – это только отголосок совсем уж невообразимого могущества.
Князь сегодня самолично наблюдал лихорадочные атаки англо-французских войск на эту злосчастную для них вершину, в одночасье ставшую господствующей над местностью высотой с установленными на ней батареями противника. Французские и английские войска стройными колоннами и линиями уходили вверх по склону, а обратно из них не вернулся ни один человек. Те, что смогли под шквальным ружейно-артиллерийским огнем дойти почти до вершины, были истреблены в отчаянной штыковой контратаке людьми, одетыми в буро-зеленые мундиры, не принадлежащие ни одной известной армии из всех стран мира. В те же цвет были окрашены и пушки неизвестной конструкции, что делало их почти незаметными на фоне деревьев и кустов. Первоначально князь думал, что огонь по французам и англичанам ведут огромные пушки из числа тех, что с трудом возможно уволочь дюжиной лошадей, запряженных цугом – ибо для того, чтобы дать взрыв нужной силы, необходима бомба, вмещающая не менее пуда пороха. Но нет; в подзорную трубу было видно, что орудия эти совсем небольшие и расчеты после выстрела своими силами с легкостью выкатывают их обратно на позиции. Парадокс, однако…
Еще князь с самого утра чувствовал в груди какое-то непонятное томление. Некоторое время до того он испытывал лишь горечь и чувство безнадежности. Он вынужден был честно признаться себе, что еще с начала этой войны стало ясно, что русские генералы по большей части оказались самой неудачной дрянью, какую только можно придумать, все сражения успешно проигрываются, враг торжествует, а начальники только и умеют сочинять оправдания, почему Бог не даровал им победы. К тому же интенданты повсеместно воруют – да так, что потом и крысам на прокорм не остается, – из-за чего в войсках не хватает самого необходимого, от продовольствия до пороха и припасов. При этом раненые в гошпиталях мрут как мухи, потому что страдальцев много, а докторов и медицинских служителей мало, из-за чего те выбиваются из сил – притом, что у них тоже не хватает самых необходимых вещей.
Так вот – на фоне этой безнадеги, которая заставляет опустить руки самого деятельного человека, сегодня у князя Васильчикова вдруг появилось ощущение, что где-то поблизости находится настоящий командующий, который преодолеет череду сплошных неудач и превратит почти проигранную кампанию в блистательную победу. Очень странно… Неслышимый высокий звук фанфары, зовущий героев под священные алые знамена, впервые прозвучал в тот момент, когда неизвестная артиллерия с вершины Сапун-горы открыла огонь по англо-французским батареям, и этот звук и посейчас стоит у него в ушах. Едва князь прикрывал глаза, перед ним проступали образы тяжело шагающих под красными знаменами железнобоких непобедимых легионов, солдаты которых в коробках когорт шли ровными рядами, уставив перед собой сабельные штыки новеньких винтовок. За ними, бряцая амуницией, сплошной рекой двигались поэскадронно уланские и рейтарские полки. Следом за пехотой и кавалерией везли огромные орудия, один снаряд которых сметает с поля боя целые полки, за ними лязгали броней огромные боевые чудовища, а в воздухе проносились стремительные стальные птицы, больше всего похожие на наконечник копья… и слова песни, громыхающей будто прямо с небес: «Пусть ярость благородная вскипает как волна, идет война народная, священная война…» [10]
10
Эти и другие образы транслирует на потенциальных Верных сознание Серегина, уже отметившегося в этом мире. Просто каждый воспринимает то, что ему ближе. Васильчиков, скорее являющийся организатором, чем полководцем, настроился на «передачу» с военного парада.
Тряхнув головой, князь отогнал наваждение. Поддаваться таким мыслям было преждевременно, ведь до сей поры так и не удалось выяснить, кто такие эти люди, засевшие на вершине Сапун-горы, и чего они хотят за свою помощь. А у князя уже была возможность убедиться в том, что эта помощь будет действенна. Несмотря на все старания господ коалиционеров выбить неведомого противника с вершины, красный флаг по-прежнему развевается над этой высотой, господствующей над окружающей местностью, а все их атаки отбиты с большими потерями. Но тем не менее главные вопросы остаются без ответа. Кто он, тот таинственный государь, который привел сюда, в Крым, свои полки? С какой целью он это сделал и можно ли считать, что враг англо-французской коалиции является другом Российской Империи? Как могло случиться, что никто и ничего не ведал вплоть до того самого момента, когда на французских и английских батареях стали рваться бомбы? К этим трем главным вопросам можно было бы добавить десяток второстепенных, но князь подозревал, что если найдется ответ на первый вопрос, то и остальные карты откроются сами собой.
Но в любом случае обо всем, что произошло этим днем, следовало немедленно отписать государю-императору. Ведь даже тупой бездельник Остен-Сакен, носа не кажущий ни в город, ни на бастионы, сидит сейчас, скорее всего, и марает бумагу, составляя донесение (точнее, донос) на высочайшее имя…
Чиркнув фосфорной спичкой, князь зажег масляную Аргандову лампу, шедевр нынешней промышленности и науки в деле персонального освещения. Лампа была сложна в устройстве, стоила немалых денег, но при этом давала яркий равномерный свет, чем весьма облегчала в темное время суток процессы чтения и письма. Но не успел князь вывести на листе первые строки своего послания, как прямо у него в комнате раздалось деликатное покашливание. Князь обомлел, и сидел неподвижно, не спеша обернуться. Не то чтобы он испугался, но все же появление посторонних в с запертом изнутри на засов помещении вызвало бы оторопь у любого. И Васильчиков, пока еще ему не пришлось встретиться глаза в глаза с незваными гостями, лихорадочно пытался найти объяснение столь странному происшествию. Впрочем, какие-либо объяснения его разум давать отказывался.
А тем временем за его спиной раздался мужской голос:
– Добрый вечер, Виктор Илларионович, вы не пожертвуете нам некую толику своего драгоценного времени для весьма занимательного разговора?
И только тогда князь Васильчиков решился поднять голову и обернуться. Компанию, которую он узрел, можно было охарактеризовать как престранную. Впереди всех стоял мужчина неопределенных лет в военной форме того самого буро-зеленого цвета, что наблюдался у войск, захвативших вершину Сапун-горы. Четыре звездочки на погонах обозначали звание штабс-капитана – не самое высокое в армии, по большей части соответствующее ротному командиру, – да только вот такое жесткое и властное выражение лица не могло иметь место даже у генерала или фельдмаршала; такое обычно бывает у человека, уверенного в своей правоте и безграничной власти. Тут на ум приходил скорее суверенный монарх, над которым есть только Бог, и более никого. На поясе у «штабс-капитана» – что за диво! – с одной стороны висел старинный (быть может, даже древнегреческий) меч в потертых ножнах, с другой – большой револьвер или пистолет в новенькой кобуре. И было совершенно понятно, что именно он – предводитель над всеми остальными… а также возникало непроизвольное убеждение, что он гораздо больше, чем просто человек.
Спутники неожиданного гостя, стоящие на полшага позади, были не менее занимательны. Ошую (по левую руку) от штабс-капитана стоял коренастый отрок – в такой же форме, как у штабс-капитана, но без погон. Вместо меча у отрока имел место кинжал, который уравновешивался кобурой с пистолетом поменьше. Одесную (по правую руку) от предводителя находился священник в немыслимом одеянии, в котором буро-зеленые тона смешивались с черными. Помимо его внушительного вида (как и подобает священнослужителям) о сане этого человека красноречиво свидетельствовал большой серебряный крест, висящий на цепочке поверх одежд, а также крестик поменьше, что красовался на головном уборе – там, где у нормального офицера обычно присутствует кокарда. Но было в нем и еще что-то… Васильчиков вгляделся – и обнаружил, что, если чуть прищурить глаза и повернуть голову так, чтобы лампа не слепила взор, можно заметить бледно-голубое сияние, нимбом окружающее голову странного священника. Это было чудно и, конечно же, наполняло некоторым трепетом… Князь был верующий человек, хотя и не фанатик; и осознание того, КТО может вот так просто заглянуть на огонек к простому смертному, проняло его до самых печенок.