Север помнит
Шрифт:
========== Пролог ==========
В темнеющем небе кружились вороны, а внизу среди деревьев топтались мертвецы.
Следопыт наблюдал за толкотней. Их тени были уже едва различимы, а потом и вовсе исчезли, и казалось, это просто ветер колышет деревья. Прошлой ночью шел снег, и новый снегопад начнется еще до заката. Воздух был пропитан пробирающим до костей холодом грядущей бури.
Следопыт не чувствовал мороза, так же, как не чувствовал боли, голода, любви или страха. Почти три поворота луны он охранял этот проход на склоне холма, хотя, возможно, и не имело смысла этого делать. Ущелье было надежно защищено старыми заклятьями, созданными из могучей силы, бронзы, железа и крови, и эти заклятья сдерживали мертвецов. И его тоже.
Ничего, кроме долга.
Они были здесь, под холмом. Сломанный мальчик, гигант и два зеленоглазых болотных жителя, которых он привел в такую даль через дикие северные пустоши, сначала верхом на лосе, а потом, когда лось издох, пешком. Они зашли за Стену намного дальше, чем он заходил, когда еще был жив. И все это ради того, чтобы увидеть этот холм и человека под холмом. Древовидца, Трехглазого ворона и Детей. Детей Леса, тех стражей, что охраняли холм от созданий вроде него, рыщущих по лесам внизу.
Следопыт положил холодную черную ладонь на рукоять меча. Одно он помнил точно: до прихода снегов его долгом, его жизнью, его обетом было убивать этих тварей. Медленных шаркающих упырей, которые могли, даже пронзенные мечом, добраться до человека и сжать его шею мягкими бледными руками, пока шея не сломается и не потечет теплая кровь. Можно отрезать упырю руку, но он не остановится. Единственный способ справиться с ними – сжечь.
Но все-таки упыри – это просто ожившие трупы. Настоящий ужас наводят оживляющие их некроманты. Высокие, тонкие как лезвие меча, быстрые как ножи, в броне из млечного стекла и звездной пыли. Их ледяные клинки вдребезги сокрушают сталь. В их голубых, таких голубых глазах нет души. Белые Ходоки. Иные. Из-за них была воздвигнута Стена, запечатана заклинаниями и оберегами в сотни, тысячи раз более мощными, чем эти, на холме. Щит, который охраняет царство людей. Он никогда не предназначался для защиты от вольного народа, одичалых, хотя так думали многие его братья. Одичалые – всего лишь люди. Более грубые и неотесанные, но все же люди.
Следопыт знал: внизу собрались и упыри, и Иные. Ночь за ночью они проверяли, закрыт ли еще путь, и ночь за ночью – вплоть до сегодняшней – он был закрыт. Сила Детей Леса была так же стара и несокрушима, как сила Ходоков, она все еще слишком зеленая, слишком живая, чтобы поддаться касанию смерти. Дети Леса пережили приход андалов и Веры Семерых, тысячи лет преследований от вольного народа и северян. Конечно, они смогут прожить еще тысячи лет.
И все-таки барьер постепенно слабел.
Следопыт не знал, как это происходит и почему. Даже когда он был жив, он не питал пристрастия к пыльным свиткам и спорам давно почивших мейстеров. Ему было все равно, как, откуда и почему пришли Иные – его долгом было охотиться на них. Но с каждым днем он мог подойти к ущелью в скале чуть ближе, чем раньше, всего на миг, прежде чем барьер с силой отбрасывал его назад. Да, мощь Детей Леса была велика, и в Долгой Ночи они сталкивались с атаками в десятки раз более жестокими, в десятки раз более долгими. И выстояли.
Но сейчас другая эпоха. Поднимаются холодные ветра.
По давней привычке следопыт обернул истлевшие остатки черного плаща вокруг плеч, подтянул шарф, которым он всегда прикрывал нос и рот. Любой живой человек трясся бы от холода, прятал руки в подмышках, и на шарфе вокруг рта застыла бы корка льда. Но у следопыта не поднимался пар от дыхания, потому что он не дышал. Это и к лучшему. Ни один живой человек не смог бы стоять здесь на страже. Ни один бы не выстоял.
Наверху продолжали пронзительно каркать вороны, крылатые тени в сгущающихся сумерках. Следопыт не хотел верить тем вестям, которые они принесли. Они шептали о драконах в Штормовых землях, о мертвецах в Красном замке, о человеке, умирающем в ледяной камере, о потухшем огненном мече и двух плененных королях, о чудовище в человеческой плоти, которое бродит в каменных чертогах зимы. Тьма, взывали они. Тьма и смерть.
Но вот одно видение… умирающий в ледяной камере. Следопыт не мог назвать причину, но он чувствовал, что должен что-то вспомнить. Кто этот человек? Почему он умирает? И лед, ледяная камера – это ему снилось, или на Стене действительно было такое место? Да, было. Такие камеры предназначались для самых падших: отступников, неудачливых дезертиров, одичалых, перевертышей и предателей. И все же умирающий мужчина – кажется, совсем еще мальчик? – носил такой же черный плащ, как и следопыт.
«Предательство», - подумал следопыт, но не смог сказать, почему он был в этом уверен. Распухшее алое солнце почти зашло, и скоро начнется серьезный штурм. У него не было огня; он не мог разжечь костер. Огонь поглотит его так же, как и упырей. Но у него остался меч и мужество. И глубокое убеждение, что он не должен позволить мертвецам пройти. Мальчик, гигант и лягушатники, оставшиеся в сердце холма с Детьми Леса и Трехглазым вороном, должны жить, чего бы это ни стоило.
Следопыт достал меч. На заиндевевшей стали блеснула вспышка света, яркая как маяк. Что ж, свой пост он не покинет. Каждый день солнце вставало все позже и уходило все раньше, и отчасти он был рад этому. Солнечный свет причинял ему боль, хотя и не так сильно, как упырям.
Я не смогу быть всегда. Даже если Иных можно уничтожить – огнем или драконьим стеклом, - следопыт не питал иллюзий, что его жизнь будет вечной. Силой солнца или огня, клинком или колдовством, ударом или предательством, дьявольский узел, которым связаны воедино его кости и мышцы, будет разрублен. Заклятья ослабеют и разрушатся. Тогда голодная тьма хлынет под холм, и это будет конец всему.
Этого не случится, пока я дышу, так бы раньше подумал следопыт. Но теперь он не дышал. Он ничего не знал о своем воскрешении, почему он вернулся обратно не таким, как упыри. Знать никогда не было его задачей.
Сумерки перешли в черноту. Появились звезды, а с ними и мертвецы. Шеренга за шеренгой они карабкались по холму, зарываясь черными пальцами в свежий снег. Голубые глаза мерцали, словно сапфировые звезды. Тут и там он видел серебристое сияние, когда Иной проскальзывал, словно шелк, перемещаясь по каменистому склону со сверхъестественной и смертельной грацией.
Поднялся ветер, его плач постепенно превратился в вой. Тяжелые плотные облака сомкнулись вокруг затухающей луны. На плечи и капюшон упали первые хлопья снега. Следопыт стряхнул их, но не потому что боялся холода. Когда он был жив, он знал, что если построить убежище глубоко в лесах, толстый слой снега удержит в нем тепло и спасет от холодной смерти. Как давно это было.
Упырей становилось все больше и больше. Казалось, им не будет конца: они слепо карабкались друг по другу, топоча босыми ногами. Скрученные, исхлестанные, искусанные льдом тысячелетние деревья склонялись и стонали, и из богорощи, что росла наверху, были видны кроваво-красные пятна листвы. Эта буря может прикончить целую армию, и это еще только осень.
Когда первые мертвецы добрались до него, следопыт вступил с ними в бой. Он слышал, как гудят заклятия в камнях, и старался не подходить близко. Те упыри, которые подошли к скале, были сброшены вниз. Скоро целый строй разрозненных обрубков, по-крабьи цепляясь за снег, неустанно полз вверх по холму. На снегу застывала мерзлая черная кровь.
Следопыту не нужно было останавливаться на отдых, он не чувствовал голода и жажды. Я меч во тьме, я дозорный на стене. Он однажды произнес эти слова, а с ними и другие, перед чардревом, так похожим на те, что возвышались сейчас над ним. Старые боги. Это единственные боги к северу от Стены. Следопыт не верил в богов, и его можно было понять. Что за боги могли сотворить такое? Сотворить такого, как он?