Северная война
Шрифт:
— А на «каргу старую» я могу и разгневаться сильно! — неожиданно обидевшись, объявила бабуля. — Ладно, прощаю на первый раз, но дальше — смотри у меня, дружок…
Бровкин же отделался только легким испугом. Правда, без иглоукалывания и в этом случае не обошлось: три дня проходил Алешка с длинными костяными иголками, украшавшими всю правую сторону его лица. А кроме этого ему были прописаны только ежедневные банные процедуры.
— Каждый вечер — в баньку пожалуйте, маркизушка! — озорно улыбаясь и ехидно подмигивая, вещала старая знахарка. — Вместе с зазнобой своей, как и полагается. Беременная? Ничего страшного, только сильно топить не следует. Ерунда, что вы еще не венчаны, по глазам видно — самим Богом вы соединены навечно… Венечки я дам вам особые, научу, как их правильно
Эти «пару словечек» растянулись на добрые восемь— десять минут: бабка что-то шептала безостановочно, Луиза же удивленно охала и ахала, округляя глаза, и отчаянно краснела — словно девица непорочная, получившая строгое монастырское воспитание.
Иголки ли помогли или процедуры банно-эротические, но уже через полторы недели Алешка полностью оклемался: восстановилась речь, координация движений, былая упругость мышц.
— Правое ухо опять все слышит! — восторгался Алешка. — Ай да бабушка, ай да волшебница! А то, что глаза нет, так и не страшно! Для моряка это даже почетно. Многие знаменитые адмиралы да капитаны пиратские — тоже были одноглазы…
Луиза, выкроив свободное утро и заручившись рекомендательным письмом от Егора, в котором упоминался и царь российский, поехала в крохотную александровскую церквушку и — без всякой помпы и показухи — приняла православную веру.
— Прошу отныне меня именовать Елизаветой Петровной! — вернувшись, торжественно объявила бывшая герцогиня курляндская. — А ты, дорогой мой Алекс называй меня отныне — Лизой. Нет больше — для всего этого мира — Луизы…
Егор много гулял по окрестностям Александровки: по лугам и косогорам, березовым рощам и по холмам, местами поросшим хвойным и осиновым мелколесьем. Вообще-то, еще лет шесть-семь назад на этих холмах шумели толстенные трехсотлетние дубы и высоченные корабельные сосны, но срочно потребовалась качественная деловая древесина — для нужд воронежского флота. Вековые леса и вырубили — безжалостно… Если зрить в самый корень, то именно из-за этих порубочных дел Егору и отошла деревушка Александровка. Прежний ее хозяин — старый чудак — грудью встал на защиту деревьев, мол: «Нельзя вырубать такие древние леса! Это же настоящее варварство!» Царь не стал долго слушать всю эту слезливую чушь и быстренько отправил защитника дикой природы — вместе со всеми его домочадцами — в сибирскую лютую каторгу, а деревеньку отписал Егору.
«Ты, братец, не переживай по-пустому! — советовал мудрый внутренний голос. — Времена нынче темные, злые, никак не способствующие проявлению милосердия…»
По полям, лесам да мшистым болотам Егор путешествовал в сопровождении верного маркиза Алешки и денщика Ваньки Ухова: грибы собирали, клюкву, в местных прудах и речках ловили разную рыбку. А с Санькой и детьми Егор прогуливался по своему фруктовому саду, к которому всегда относился трепетно и нежно. Знатный был сад: яблони, груши, сливы, вишни, черешни, орешник, даже алыча вызревала…
— Смотри, Саша! — искренне радовалась жена. — Твои голландские абрикосы прижились! В этом году сняли уже целое ведро ягод. Да и клубника европейская нынче просто отлично уродилась. Жаль, что тебе попробовать не довелось… А розы-то каковы! Нет, ты только взгляни: и белые, и розовые, и бордовые! Розы, и правда, были отменными…
По первым октябрьским заморозкам в Александровку прибыл царский гонец — с письмами от Петра и Василия Волкова. После обеда, который плавно перетек в долгое чаепитие с воронежскими бубликами и баранками, Егор — под любопытными взглядами остальных — приступил к прочтению почты.
В своем послании царь рассказывал: «А еще в устье Северной Двины неожиданно ворвался шведский военный флот. Очень вороги удивились, увидав бастионы Новодвинской крепости. Не знали они, что мы затеяли ту стройку. Решили тогда верные подданные короля Карлуса испытать нашу крепостицу на прочность. Подошли поближе, развернулись, открыли беглый пушечный огонь — со всех бортов. Но и пушкари наши не зевали: учудили такую пальбу ответную, что неприятель впал в изумление нешуточное и решил спасаться бегством… При отходе шведский фрегат и яхта сели на мель — недалеко от крепостных стен. Солдаты тут же спустили на воду гребные шлюпки и взяли на абордаж те корабли! Теперь у нас и в Белом море есть хорошие суда военные… А еще пришло письмо от капитана Лаудрупа. Того самого, который катал нас с тобой, охранитель, по пути „из варяг в греки“. [32] Датчанин со своим бригом „Король“ нынче находится в Архангельске. Пришел за рыбным клеем, шкурами зверя морского, дегтем и пчелиным воском. Пишет капитан, что готов поступить на службу русскую. Спрашивает, когда и куда ему приплывать. Я ему отписал, что по лету следующего года мы уже твердо встанем на островах невского устья, пригласил прибыть к августу к крепости Нотебург. Ведь к тому времени мы уже возьмем сию твердыню? Как думаешь, Алексашка? Вот еще: соскучился я по всем вам, бродяги! Давай-ка, охранитель, берите с Алешкой под мышки всех ваших женщин и детей и следуйте на Москву. Нынче веселья большие я намечаю. Так будем наступающий Новый год отмечать да праздновать, что все Европы вздрогнут и уписаются — от сильнейшей зависти…»
32
Об этом путешествии подробно рассказано в романе «Страж Государя».
Широко улыбаясь, Егор передал веселое царское послание Саньке, после чего вскрыл конверт с весточкой от Волкова. Мельком пробежав глазами по листку светло-зеленой бумаги, он тут же перестал улыбаться, нахмурился и строго известил:
— Господа и дамы! Об очень серьезных делах пишет Василий. Завтра с самого утра мы с Алексеем Ивановичем срочно отбываем на Москву. Извините, милые барышни, но возникла необходимость в срочном отъезде. Вы же можете выехать попозже, без всякой спешки: через неделю-другую. Я сейчас напишу письмо воронежскому воеводе, чтобы он выделил — для вашей надежной охраны в дороге — три десятка драгун…
Санька перевела эту новость Елизавете, та ужасно расстроилась и обратилась к Егору с неожиданной просьбой:
— Милый Александэр Данилович, сэр Александэр! Молю об отсрочке вашего отъезда! Всего-то на одни сутки…
— Хорошо, будь по-вашему, Луиза… извините, Елизавета Петровна, — согласно кивнул Егор головой. — Но что могут изменить одни сутки?
— Очень даже многое! Я хочу, чтобы нас с Алексом — прямо завтра — обвенчали! Нет, я все понимаю, — девушка извинительно и покорно сложила ладони на груди. — Мне батюшка священник объяснял, что раз я совсем недавно приняла православие, то с замужеством надо немного повременить, хотя бы три-четыре месяца. Чтобы соблюсти элементарные приличия… Но, думаю, бывают же и исключения из правил? Иначе зачем же тогда писаны все эти правила? Если вы, Александр Данилович, попросите, то священник, может быть, пойдет нам навстречу?
— Может, и пойдет, — усмехнулся Егор, весело подмигивая Бровкину. — Попробуем!
Батюшка Кирилл отнесся к данной просьбе с полным и всеобъемлющим пониманием: без излишней суеты и брезгливости принял предложенные Егором сто пятьдесят рублей, прогудел важно:
— Что ж, обвенчаю молодых людей, раз такое дело… Пусть завтра являются — часа через два после обеда. Любящие сердца все же, голубки белокрылые как никак… А денежки все пойдут на нужды церковные: часовенку сладим новую, подправим ограду кладбищенскую. Мне-то самому эти рублики — и ни к чему…
Венчание прошло пышно и торжественно: батюшка Кирилл честно отрабатывал полученные деньги, съехались помещики и помещицы из близлежащих сел и деревенек. Жених и невеста очень сильно волновались, не отрывая влюбленных глаз друг от друга. Вечерние же свадебные посиделки прошли весело и непринужденно: длинные столы ломились от разной снеди и напитков, даже танцы состоялись — под аккомпанемент деревенских музыкантов, которых Санька уже давно обучила всяким тягучим немецким менуэтам и задорным польским мазуркам.