Северная война
Шрифт:
Дети — во главе с неутомимым и хулиганистым двенадцатилетним Томасом Лаудрупом — с громким визгом носились по аллеям молодого парка, разбрызгивая во все стороны теплые дождевые лужи. За ними присматривали няньки и денщики — под руководством Николая Ухова, родного дядьки Ваньки Ухова. Старый Николай занимал нынче должность главного управителя всего этого загородного поместья Меньшиковых.
А мужчины, дымя своими трубками, собрались вокруг небольшого костерка, лениво горящего в центре идеально круглой, только с утра аккуратно выкошенной травянистой площадки. Некурящий Прохор Погодин, внимательно наблюдавший за детскими играми и забавами, спросил у Егора:
— Александр Данилович, смотрю, близняшки-то твои здесь, бегают, веселятся. А где же младшенький, Александр Александрович?
— На Москве остался наш Сашутка, — грустно вздохнув, ответил Егор. — Катеньке и Петруше уже по семь с половиной лет исполнилось, большие уже совсем, самостоятельные. А Шурику только четыре годика, да и болел он сильно по этой весне, простуды замучили мальца. Опять же, тесть мой, Иван Артемович Бровкин как-то постарел резко, загрустил совсем. А тут еще Алешка свою дочку Лизу забрал в эту поездку. Вот Сашутка и остался с дедом, чтобы старику было не так тоскливо…
— Александр Данилович! — обратился к нему маркиз Алешка, ставший после смерти своей жены Луизы чрезмерно серьезным и неулыбчивым. — Когда же будем штурмовать Нарвскую крепость? Принято уже решение?
— Да, братец, к пятнадцатому июля велено собираться к Нарве. Наши две дивизии подойдут с осадной артиллерией от Питербурха, Петр Алексеевич с отдельным корпусом подтянется со стороны Пскова. А Волкову Василию велено — после взятия Митавы — заняться Дерптом, то есть Юрьевым, если по-нашему…
— Господа! — неожиданно вмешался Лаудруп, хорошо освоивший за последние годы русский язык, указывая рукой на Неву. — К причалу швартуется «Апостол Петр». Я не велел ему этого делать. Сей фрегат должен был сейчас стоять в котлинском порту. В соответствии с моим приказом. Наверное, случилось что-то очень серьезное…
Егор вытащил из-за голенища ботфорта подзорную трубу, навел в нужном направлении. Действительно, со стороны Финского залива неторопливо подходил «Апостол Петр» — шестидесятичетырехпушечный фрегат, недавно спущенный на воду флагман русского военно-морского флота.
— Что ж, придется встретить неожиданных гостей! — решил Егор, тщательно выбивая свою курительную трубку о каблук ботфорта.
С борта замершего у причала «Апостола Петра» на пирс были переброшены длинные и крепкие сходни, по которым на берег стали торопливо спускаться солдаты в форме недавно созданной по Указу царя Московской дивизии — в полной боевой амуниции, с новенькими бельгийскими ружьями за плечами. У самого трапа замер — весь из себя гордый и независимый — подполковник Антон Девиер, демонстративно глядя в сторону и презрительно выпячивая вперед нижнюю губу.
«Опаньки! Сколько же их, человек сорок пять будет! Однако… — неприятно удивился внутренний голос. — Не иначе, совсем плохи дела наши, братец…»
— Как это прикажете понимать, господин подполковник? — гневно посверкивая своим единственным голубым глазом, глухо и недобро спросил Алешка Бровкин, обращаясь к Девиеру. — Что молчишь, сукин кот голландский? В морду захотел, гнида худосочная? Я к тебе обращаюсь…
По сходням забухало грузно и размеренно — под тяжестью уверенных шагов, знакомый раскатистый бас властно заявил:
— Молчать, вице-адмирал Бровкин! У меня дело наиважнейшее, государево!
На василеостровский берег неторопливо и важно, грозно и многообещающе хмуря свои седые кустистые брови, сошел сам князь-кесарь Федор Ромодановский — начальник царской Тайной канцелярии.
— Здравствуй, Федор Юрьевич! — вежливо обратился к князю-кесарю Егор. — Проходи к столу, гостем будешь!
— Извини, Александр Данилович! — невозмутимо прогудел в ответ Ромодановский. — Не в гости я приехал к тебе… Извини еще раз. Указ царский у меня! — небрежно махнул рукой в сторону. — Давай-ка, отойдем на пару слов…
Князь-кесарь уселся на каменный парапет набережной (уже одна десятая часть береговой линии Васильевского острова была забрана в камень), задумчиво глядя на речные просторы, поведал:
— Знаешь, Данилыч, а я ведь давно уже подозревал, что ты — не от мира сего. Мне же — по должности моей важной — люди много чего рассказывают о том, что видали да слыхали. Карате это твое, синяя глина, которую ты называл «кембрийкой», умение откачивать утопленников, картошка и блюда из нее… Стал я внимательно присматриваться к тебе, и многое мне показалось странным: и речь твоя, и повадки, и поступки — иногда избыточно милосердные. Все ломал я себе голову: где же та веревочка, за которую надо дернуть, чтобы до конца распутать весь этот тайный клубок? А потом мне охранный офицер из Преображенского дворца поведал одну интересную и занимательную историю. Мол, перед самым своим отъездом на штурм крепости Нотебург генерал-губернатор Меньшиков долго беседовал с Яковом Брюсом. И после этой беседы вышел означенный Меньшиков из Брюсовых палат очень-очень задумчивым… «Ага! — смекаю. — Вот же оно…» Подступил я тогда к Петру Алексеевичу, чтобы он отдал мне этого богопротивного Брюса. Государь долго мне отказывал, а потом сдался, отдал… Только при одном условии: Брюса не пытать и на дыбу не подвешивать. Мол, слабое здоровье у Якова, может не выдержать допросов с пристрастием и помереть. А еще при этом нашем разговоре вспомнил Петр Алексеевич об одном странном басурмане по имени Аль-Кашар, который томился в заключении по приказу все того же генерал-губернатора Меньшикова в дальнем уральском остроге… Что побледнел-то так, Александр Данилович?
— Знаешь, Федор Юрьевич, мне одно только непонятно, — проговорил Егор помертвевшим голосом. — Ведь все то, о чем ты сейчас рассказываешь, происходило почти три года назад. Почему же ты только теперь приехал по мою душу?
— Не все так просто! — нахмурился Ромодановский. — Во-первых, с Аль-Кашаром. Антошка Девиер, которого послали за этим арабом, по дороге заболел, всю первую зиму провалялся в горячке, руку еще себе вывихнул — при падении с лошади. Наступила распутица то-се… Потом, когда этого длиннобородого все же доставили в Москву и вздернули на дыбу, выяснилось, что наш Аль-Кашар по-русски не знает ни единого слова. Да и английский язык его… Даже Петр Алексеевич плевался во все стороны. Нашли, конечно же, достаточно быстро толмачей с турецкого языка. Они такого перевели — хоть сразу вешайся! Ладно, месяца через три (иноземца все это время, почитай, с дыбы и не снимали, то есть регулярно и планомерно на нее подвешивали) нашли человека, понимающего арабскую речь. Опять началась всякая дурь. Мол, ты, Данилыч, и не Данилыч совсем, а некто Леонов Егор Петрович, посланный к нам сюда из далекого Будущего… Иноземные доктора осмотрели тщательно этого басурмана, ознакомились с выдержками из его показаний. Все как один твердо заверили, что данный человек, безусловно, юродивый… Что делать дальше? Тебя вызвать в Москву и вздернуть на дыбу? Так что предъявлять? Что, мол, ты из Будущего проник к нам обманным путем, никого не спрашивая? Да…
— Так у вас же еще и Брюс был, — напомнил Егор.
— Брюс, Брюс! — пророкотал низкий бас князя-кесаря. — Толку-то… Не велено его было пытать. Вот он и молчал. Очень плохо было Якову в темнице — без его книг, всяких хитрых штуковин и приборов, но крепился, молчал, сукин кот… И вот тогда-то я и догадался обо всем! — Ромодановский сделал многозначительную паузу. — Он многое помнил о тебе, охранитель, но и ты, наверное, знал про него что-то тайное и гадкое! За жизнь свою цеплялся Яшка. Понимал, что если он все расскажет про тебя, то и ты не будешь молчать. А за ним, похоже, был великий грех, за который есть только одна плата — плаха. Это — в лучшем случае… Что, я не прав?