Северные новеллы
Шрифт:
Я поднял детеныша и посадил на колени. Он тотчас принялся массажировать передними лапками тело — изгонял из шубки влагу. Этот инстинкт малыш усвоил прочно и основательно. Инстинкт самосохранения, инстинкт боязни человека еще не обременил слабенькую головенку.
Мать между тем все с тем же тревожным писком вышла из воды. Она шла прямо на меня, давнего своего врага, но меня, уверен, не видела. Она видела только своего детеныша. Надо бы подбросить ей малыша, не рвать материнское сердце, но я продолжал сидеть и не шевелился. Я был как бы загипнотизирован этим зрелищем: мать, спасая свое дитя, сама идет в руки врага. Не раз и не два в долгих скитаниях по северу я видел подобное среди зверей и птиц и всякий раз вспоминал мать человеческую... Воистину каменное, заросшее мхом сердце надо иметь, чтобы убить в такой момент кала- ниху. Но именно так поступали охотники: ловили детеныша, родительница бежала на помощь, и человек хладнокровно, в упор расстреливал зверя. Если бить издалека, можно ненароком попортить сказочную шкуру, а с близкого расстояния несложно попасть точно в глаз...
Каланиха ближе, ближе... Я продолжал неподвижно сидеть с медведкой на коленях. Она может покусать, челюсти у нее сильные, зубастые, как у овчарки, но зверь — я был уверен в этом — не пустит в ход клыки. Никогда еще калан не кусал человека. Ни в наше время, ни сто, ни двести лет назад.
Каланиха поравнялась со мною. Вскинувшись на задние ласты, она положила передние на колени, зубами схватила детеныша за холку и отпрыгнула вместе с ним. Так женщина берет из чужих, неловких рук своего ребенка : подержал, позабавился — и будет. Неровен час, уронишь.
Она отпрыгнула к самой кромке пролива. Еще секунда — и соскользнет в воду, там спасение, безопасность. Но не соскользнула. Оглянулась. Я поспешно разломил вареную треску и бросил половину к ее ногам. Каланиха некоторое время в раздумье поглядывала то на пищу, то на меня, затем положила каланенка на камни и, обнюхав треску, стала есть ее. Подкатился детеныш и тоже принялся уплетать за обе щеки; самка тотчас оставила трапезу. Мать она заботливая, не в пример самке котика, которая занята только тем, чтобы завлечь самца-секача, и способна оттолкнуть от сосцов голодного, почти беспомощного малыша.
Я скормил зверям остаток рыбы. Каланиха легла; своего малыша она посадила на грудь и удерживала его цепкими лапами, потому что он норовил вырваться и убежать ко мне. Чем-то я ему приглянулся.
Остальные звери продолжали лежать в воде. Ни один не решился выйти на берег.
И пришла мне вдруг такая идея... Сделать так, чтобы каланы не опасались меня и моих товарищей. Подавить в них инстинкт боязни человека. Восстановить утраченное доверие. С помощью единственного, но могучего оружия — ласки. Время есть, здесь мы пробудем не меньше месяца.
Геологи поддержали меня, хотя и не были уверены в успехе этого предприятия. Память у животных неплохая, лихую, разбойничью славу человека не так-то просто им забыть...
Я попросил парней пока не показываться в калано- вой бухте. Сразу несколько человек могут сильно напугать зверей. Пусть они привыкнут сначала к одному.
По утрам мне некогда было заниматься своим экспериментом: выполняя обязанности рабочего, я до вечера пропадал с геологом в маршруте и в бухту приходил лишь в сумерках. Первые три дня все каланы, кроме знакомой самки с детенышем, которых я уже знал «в лицо», подхватив малышей, шлепались в воду и оттуда пугливо следили за мною. Потом еще одна самочка с каланенком не бросились спасаться в пролив при моем появлении. В благодарность я подкормил зверей треской. Затем доверилась другая.
Через полторы недели животные уже не боялись меня, правда, и вплотную не подпускали, не разрешали погладить. До темноты я просиживал в калановой бухте, и каждый вечер открывал в неведомой мне жизни что-то новое, удивительное...
Вот самка, подхватив детеныша, спешит с ним в море, на кормежку. Но прежде чем зайти в воду, она непременно отыщет на берегу плоский камень размером с кулак, зажмет его под мышкой. Зачем? Это прояснится чуть позже. С каланенком она плывет на глубину. Наконец останавливается. Звери ныряют. Нет их довольно долго. Но вот они вновь на поверхности. Плывут к зарослям морской капусты. Это растение образует в море плотный бледно-зеленый островок. Волнение здесь незначительное, главное же, сюда не заходят враги каланов — косатки и акулы. Каланиха ложится на спину, достает камень, зажатый под мышкой. Это я уже разглядываю в бинокль. Им она орудовала под водой, отдирая от донных камней двустворчатых моллюсков, а свою добычу, как в карманы, рассовывала в складках кожи на груди. Там же, в этих складках, иная пища — морские ежи, любимое блюдо калана, и рыбешки мойва и песчанка.
Теперь камень служит каланихе для другой цели. Она кладет его на грудь. Достает из «кармана» двустворчатого моллюска. Скорлупа его крепка, не разломить, не разгрызть зубами. Зажав лапой, зверь с размаху бьет им о камень. От удара скорлупа лопается. Моллюск исчезает в пасти каланихи. Словом, камень — наковальня. Так человек раскалывает грецкие орехи, когда под рукою нет молотка.
А сейчас очередь за морскими ежами. Их зверь без усилий раздавливает лапами. Внутри живого шара — вкуснейшая и очень питательная икра. Ее зверь ест с видимым наслаждением, причмокивая от удовольствия. Так сладкоежка поедает любимые пирожные. Ну а на десерт имеется мойва или песчанка, но не вся рыба, а только филейная часть. Остальное каланиха выбрасывает. Зная эту привычку животных, над ними всегда кружат чайки, с криком и дракой подхватывают плавающие отбросы.
Детеныш во время трапезы находится в воде и, опершись передними лапками-о материнскую грудь, внимательно следит за тем, что родительница отправляет в пасть. Если пища ему нравится, он выхватывает ее; каланиха беспрепятственно отдает все, что малыш пожелает взять.
Затем насытившиеся звери ложатся на воде бок о бок. Самка опутывает себя и свое чадо длинными стеблями, выдранными из острова морской капусты. Это для того, чтобы течение не уносило их в опасное место, где могут появиться косатка или акула. Долго и сладко животные зевают. С таким удовольствием не зевает ни один зверь, разве медведь, только что выбравшийся из берлоги под теплые солнечные лучи. И засыпают, покач-лваясь на легких волнах, как на качелях. На воде им спать очень удобно, как и на суше...
Однажды я вернулся из маршрута сильно уставший, решил не спускаться в калановую бухту, завалился спать. Утром поднялся раньше всех: нынче кашеварил. Помешиваю в котле свое «фирменное» блюдо, за которое парни грозятся меня отлупить,— нечто среднее между первым и вторым, гречка, лапша и фасоль, все это в одной куче,— и вдруг слышу позади шорох жухлой листвы. Правая рука машинально нащупала рукоять кинжала. Оборачиваюсь. Но опасения мои напрасны. То по каменистой тропке из бухты на стоянку отряда явилась каланиха. Одна, без детеныша. Я не успел бросить ей угощение; развернувшись, зверь запрыгал обратно. Ребята после шутили: мол, забеспокоилась каланиха, куда я пропал, решила проведать.
Кто знает, может, в этой шутке доля правды?
За несколько дней до отлета геологи свободно расхаживали по калановой бухте и не пугали своим появлением и видом зверей.
С глубины двухсот пятидесяти метров лебед.- ка поднимала трал. Часа полтора ползла по дну морскому гигантская сеть, захватывала в капроновый сквер косяки; из сквера рыба попадала в полукуток и, наконец, в куток, откуда ей единственный путь — на палубу, в крепкие матросские руки.