Северные новеллы
Шрифт:
Я тоже лег грудью на кромку, заглянул вниз.
На гранитном козырьке, который как бы врезался в тело скалы, свернувшись клубком, лежал почти черный медвежонок с ярким белым ошейником. До него было метров шесть, не больше. Он не шевелился. Гранитная площадка сплошь усыпана пометом — видно, звереныш находился на ней не один день.
— Не шевелится. Может, уже концы отдал? — вслух подумал я.
Теперь все стало на свои места. Будто наяву, я увидел такую сцену... Медведица вышла с детенышем к обрыву. Медвежонок, как водится, бегал, прыгал, резвился и сорвался вниз. От мгновенной смерти его спас этот самый козырек. Представляю, что случилось с зазевавшейся мамашей! Она металась по кромке, ревела, но ничем не могла помочь попавшему в страшную ловушку детенышу. И, рискуя получить пулю, пришла к людям, чтобы позвать их на помощь...
В нашем отряде жил и работал Герка Прохоров, студент-практикант второго курса Московского геологоразведочного института. Был он парень, что называется, сорвиголова и частенько пускался в такие безрассудные, отчаянные предприятия, на которые здравомыслящий человек никогда не решится. Однажды, например, он на спор выкинул такой номер... Взлетал вертолет, завозивший в отряд продукты. Герка, сбиваемый ураганным ветром, поднятым винтом, подбежал к машине, подпрыгнул и ухватился за металлическую перекладину, соединявшую колесо с корпусом. Когда Ми-4, набрав десятиметровую высоту, летел над озером, Герка спрыгнул в воду, причем проделал в воздухе сальто-мортале. За подобные трюки давали парню выговоры, лишали премий. Не действовало. Пригрозили увольнением. Немного приутих...
И вот этот Герка Прохоров, быстро оценив обстановку, решительно взял у начальника отряда веревку, опоясался ею, протянул нам конец и коротко попросил:
— Страхуйте.
И не успели мы толком изготовиться к страховке, как он с ловкостью альпиниста начал спуск. Через минуту он был на гранитном козырьке, опустившись на колени, склонился над медвежонком. Еще через минуту снизу послышалось растерянное:
— Так он вроде помер...
— Помер или вроде помер? — попросил уточнить начальник отряда.
— Сейчас...— Герка осторожно перевернул медвежонка на спину, припал ухом к груди и радостно прокричал:— Бьется! Сердце бьется!
Когда Герку с медвежонком под мышкой подняли с выступа, медведица возбужденно заходила вперед- назад на маленьком мшистом пятаке.
Начальник отряда с карабином в руке, то и дело поглядывая на громадного зверя, склонился над детенышем. Медвежонок не дергал лапами, не открывал глаз; только присмотревшись, я заметил, как вздымается маленькая грудка с белым пятнышком на горле. Был он размером с сибирского кота. Сколько же малыш пролежал здесь, на гранитном козырьке, без пищи и воды, обдуваемый ледяными ветрами?..
— Пожалуй, мамке-то его не выходить, а?..— то ли себя, то ли нас спросил начальник отряда.
И, сказав это, он решительно поднялся, вскинул карабин и выстрелил в небо. Мощный и раскатистый, как из пушки, звук выстрела до смерти напугал медведицу. Она с необычайным проворством развернулась и бешеным галопом побежала в тайгу. Некоторое время раздавался треск сучьев, потом все стихло.
Припомнилось мне, что лет шесть назад, когда наша экспедиция работала на Урале, произошло нечто подобное...
Тогда к стоянке отряда вышел маленький медведь, на Урале они отчего-то маленькие, не то что рослые якутские или камчатские великаны. Он не ревел и не метался и сильно хромал. Безбоязненно подошел к кухоньке, лег на спину, задрал лапы. Задняя правая ступня была значительно больше остальных. В ней торчал обломок сука. Медведь дал себя связать. Геологи извлекли из раны обломок, вычистили рану ножом, смазали стрепто- цидовой мазью. Медведь поднялся и побрел в тайгу. Пришел, понимаете ли, как в медпункт...
Медвежонка к палатке на руках, как ребенка, нес начальник отряда. Я шел последним. Мне было как-то не по себе, и я беспрестанно оглядывался, чутко прислушивался, сжимая холодный ствол своей «ижевки». Позади раздавались подозрительные шорохи, или мне это от страха казалось, не знаю...
В палатке завернули несмышленыша в теплую оленью шкуру, как бы спеленали его. Подогрели банку концентрированного молока, осторожно раздвинули маленькие челюсти. Соски не было. Откуда ей взяться у му-, жиков! Плеснули теплую струйку в раскрытую пасть. Медвежонок тотчас закашлялся. Мы обрадованно переглянулись. «Кхе! Кхе! Кхе!..» — кашлял медвежонок, как больной младенец.
Решили часок вздремнуть перед работой. Но сон мгновенно развеял внезапно раздавшийся органный рев. Выбежали из палатки.
Медведица находилась на той стороне Вилюя, у кромки воды. Она сидела на задних лапах, смотрела на палатку и непрерывно ревела. Вилюй в этих местах узок, всего метров сорок, и я хорошо различал жаркую красную пасть с вибрирующим языком.
— Пришла! Надо же!..
— А я был убежден, что она придет,— сказал начальник отряда.
Герка вынес из палатки медвежонка и поднял его на вытянутых руках, показывая медведице. Органный рев сразу оборвался. Зверь вразвалку пересек каменистую косу и улегся на мшистой площадке, головой к реке.
Маршрутную пару, геолога и рабочего, оставили в палатке. Один будет ухаживать за медвежонком, другой присматривать за его мамашей. Если все уйдут в маршрут, медведица, конечно, не замедлит явиться на покинутую стоянку, чтобы проведать своего малыша, ну а заодно полакомиться нашими продуктами и ненароком сломать жердяной каркас, завалить палатку.
Поздно вечером, вернувшись из тайги, мы застали медвежонка ползающим по брезентовому полу палатки. Проползет метр, ткнется мордой в пол и лежит, отдыхает. Молочные глазки оглядывают людей с удивлением, но без испуга. Малыш находился в том счастливом возрасте, когда не ведают чувства страха и полагают, что все живые существа, населяющие тайгу, созданы для добра, а не для зла. Дежурившие на стоянке рассказали, что детеныш ничего не ел (чуть позже мы выяснили, что у него была ангина, воспалена глотка), но с удовольствием пил теплое концентрированное молоко. Еще они сказали, что медведица на той стороне Вилюя удачно ловила рыбу и перед нашим приходом пыталась с рыбиной в зубах переплыть реку, вероятно, чтобы покормить свое чадо. Ее отогнали выстрелами; развернувшись, она уплыла на другую сторону.
В этот вечер я стал свидетелем занимательного зрелища — ловли рыбы огромным зверем. На Камчатке осенью, во время нереста, мне не раз доводилось видеть мед- ведей-рыболовов. Но там от зверей особого ума, сообразительности и не требовалось: стой на перекате да выхватывай кету, которая идет сплошным потоком, показывая из воды темные толстые спины; промысел, а не ловля. Сейчас же на Вилюе время нереста еще не наступило; нашей медведице надо было запастись великим терпением, обладать молниеносной быстротой реакции. Она зашла в воду выше колен и вскинулась на дыбки. Передние лапы занесены над башкой, приготовлены для удара. Глаза устремлены вниз. И вот рыба, не чуя беды, проходила мимо тумбообразных ног зверя. Удар по воде лапами был оглушителен, каскад брызг разлетался в стороны. Сначала раздавался короткий радостный рев. Затем из воды показывались передние лапы зверя. В когтях была зажата бьющаяся щука или налим. Медведица прокусывала рыбе голову и через плечо швыряла ее на берег. Бросит и обернется, чтобы убедиться: добросила ли до берега? Но рыба часто выскальзывала из когтей, уходила на глубину, и тогда медведица от досады хлопала себя по ляжкам. А рано утром нас разбудил ужасный рев. Я подумал, что нашу медведицу терзает волчья стая. Выскочили из палатки. Нет, волков не было. Зверина все так же стояла по колено в воде, точнее, не стояла, а крутилась на одном месте. В нос ей вцепилась острейшими зубами большая пятнистая щука. Медведица кружилась, и рыба вращалась каруселью. Но вот щука сорвалась и полетела в воду, не совладав с центробежной силой. Бедняжка заковыляла на трех лапах на берег, а левой передней зажала окровавленный нос. В сердцах отшвырнула мертвого налима, села на камни. Ревела она долго, ведь нос — самое болезненное место животного.