Северный Удел
Шрифт:
Там, в реальности крови, в сером дымчатом сумраке между призраками деревьев жилки казались праздничной красно-белой мишурой.
Жалко, плести приходилось наскоро, развешивая в воздухе трепещущие нити.
Затем я взялся за Тимакова и Сагадеева, наращивая им панцири невидимой защиты, вылепляя из жилок шипы и крючья, накручивая жгуты и спирали.
Тимаков почувствовал, неуютно покрутил головой, повел плечами, словно панцирь ему жал, оглянулся.
Одними губами я произнес: «Так нужно». Он
— Майтус.
— Да, господин, — кровник придвинулся ко мне, придерживая раненую руку.
— Ползи от кареты в лес.
Майтус вскинулся, пальцами поймав меня за запястье с «Фатр-Рашди». Я чуть не выстрелил в него, дурака.
— Господин, не надо меня спасать, — зашептал он, дыша мне в лицо. — Я с вами останусь. Я и левой могу…
— Дурак, — зашипел я. — Ползи. Не только себя, меня спасешь.
Кровник вперился в меня внимательным взглядом.
— Далеко?
— Метров тридцать. Только держи карету в поле зрения.
— Понял, — Майтус кивнул, всецело полагаясь на меня.
Оттолкнувшись от земли, он опрокинулся назад. Чекмень его мгновенно слился с подступающей тьмой. Прошуршала трава.
— Ты это… Может быть больно, — предупредил я кровника.
— Стерплю, — прошелестел его голос.
Красно-белая пуповина поволоклась за ним.
Я наворачивал на него витки жилок, я заряжал его силой и ловушками, я завязывал на него Тимакова и Сагадеева, и всю мишуру, что раскинул до этого, превращая его в себя.
Пусть кажется, что это я уползаю прочь.
Ощетинившийся кровью и готовый дорого продать свою жизнь.
Я уже знал, что последует дальше. Не понимал только, почему так долго?
Неужели убийцу с «пустой» кровью необходимо разогревать к бою? Наводить, как ищейку, на определенный запах?
Товар штучный, требует калибровки?
По казначею Лобацкому я бы этого не сказал. Впрочем, я не имею понятия, где и в каком состоянии Лобацкий находился до визита в «Персеполь».
Я взвел курок револьвера.
Майтус, в красно-белом облаке крови, грозном даже издалека, уползал в серый сумрак все дальше. А если отпустят?
— Николай Федорович.
Обер-полицмейстер встопорщил усы.
— Готов.
— Георгий…
Тимаков поднял ладонь.
Ну, мысленно сказал я тем, что сидели в засаде, что молчим?
И дождался.
— Эй, господарики, — поинтересовался все тот же веселый голос, — а сюрпризу хотите?
Через мгновение мой первый, сигнальный, заслон разметало сухой листвой.
Глава 11
Я почувствовал, как дернулся Майтус.
Я увидел кровью, как от боли исказилось его лицо. Потом он прикусил губу и отполз еще на метр, приминая темное облако куста.
На мгновение я пожалел его — он еще
Я скорчился на земле.
Огюм Терст учил меня: «У трупа — специфический рисунок крови. И цвет ее ни с чем не спутаешь — тлеющие угольки, красное с черным. Такие, знаешь, медленно гаснущие, постепенно выцветающие угольки. А потом все подергивается пеплом».
Быть трупом — это как не дышать.
Прятать свой окрас, втягивать жилки внутрь, оставляя снаружи лишь распадающиеся мертвячьи столбики.
Быть трупом я мог около пяти минут.
Рекорд составлял семь минут восемнадцать секунд. Огюм Терст тыкал меня носом в этот рекорд каждый раз, когда считал, что я недостаточно стараюсь.
Заросли выпустили семерых.
Трое вышли на Тимакова, трое — на Сагадеева. Один — по мою душу.
Через Майтуса я видел, как шестеро расходятся, огибая карету с разных концов, уже вполне видимые, низкой крови разбойники-ватажники. Все, как на подбор, бородатые, в мохнатых безрукавках да полукафтаньях. Штуцера, ножи, у одного — древний пистоль.
«Сюрприз»-одиночка был в короткой пехотной шинели.
Вроде бы и со всеми, но тем не менее отдельно.
Худой, дерганый, с кривой улыбкой, застывшей на сером лице. Достаточно высокий. Для него кареты словно и не существовало — он проломился сквозь нее, выдергивая дверцы и заставляя подскакивать укрепленный на крыше багаж.
Ни Тимаков, ни Сагадеев ему были не нужны, он оставил их, походя скованных, для своих низкокровных подельников. Я, как труп, удостоился лишь беглого интереса — мертвый, и Благодать с ним. Из зарослей видели, как кучер свалился, сраженный выстрелом.
А вот Майтус…
Через него я чувствовал жуткую, давящую силу «пустой» крови. Все, накрученное мной, второпях свитое и подвешенное, «цепи» и «спирали», «искры» и «зубья», все было ей нипочем. «Сюрприз» не прилагал видимых усилий, обрывая мою защиту.
С каждой потерянной жилкой Майтус вздрагивал все отчетливей, потом качнулся, потом, скрючившись, заскреб ногами.
Я знал: сейчас он сосредоточен только на боли, что захлестывает его тело. Ему кажется, что его кромсают на куски.
Прости, Майтус.
Пусть урод верит в скорую победу. Пусть расслабится.
Слева, по оцепеневшему Тимакову, грохнул выстрел.
— Господарики! Как вы там?
Перестраховываются, сволочи.
Я позволяю себе чуть ослабить стискивающие капитана путы — это выглядит так, будто Майтус, ничего не соображая, хлещет оставшимися жилками куда попало.
Попадает куда надо.
Человек в шинели только отмахивается от невидимых плетей. До цели десять метров, где там внимание за спину обращать!