Северный Удел
Шрифт:
Ритольди, Синицкий и Поляков-Имре, Лобацкий и статистика загадочного — что выпадет? Я перемешал колбочки.
Резиновая пробка, тягучая капля над пальцем. Все равно не спать.
Жилки, потянувшись, слизнули кровь красно-белым, острым язычком. Доли, капли, память. Очень похоже на укол фамильной иглы.
Выпал Ритольди. Изумрудно-алое.
Воспоминания были ограничены, порезаны безжалостным сознанием Палача, все лишнее вымарано, лакуны, сбивки, склейки — в чудовищном количестве, но то,
То, что осталось, пахло страхом.
Непереносимым страхом когда-то железного старика, «бешеного Грампа».
И не из-за фамильных опасений возникла его заминка тогда у моей кровати. Ему не хотелось, чтобы кто-то увидел в крови, какой он стал, как его вымотало и надломило похищение внука, как он чуть ли не впервые познал ошеломляюще-полное бессилие.
Одиннадцать дней назад в чужой памяти было солнечно.
Усадьба Ритольди раскинулась на холме, подражая древним замкам. Деревеньки, поля, зеленые лесные утесы внизу, за окном — по-военному плоский двор с редкими фортификационными сооружениями — баллюстрадой по периметру холма и ротондой. Деревянной башенки, спроектированной дедом для внука, видно не было.
Путешествуя по прошлому, чувствуешь многое.
У Грампа ломило кости. Еще пошаливал желудок, совершенно не принимая мясо. И молочные каши с изюмом никогда не могли заменить сочный…
(вымарано)
Где-то на периферии сознания маячили давние победы и собственное величие, побаливали в суставах пальцы, но терпимо, сегодня терпимо.
Семен, слуга, застыл у двери, ожидая указаний. Серые, с легкой нитью оранжа жилки. Его можно было заставить…
(вымарано)
— Обед накрыт, хозяин.
— Очень хорошо. А где Саша?
— Не могу знать!
Семен лупал глазами. Дурак, состарившийся вместе с господином. «Не могу знать!». Вон они как, по-солдатски. Переняли.
Холодок, будто кто дохнул в шею.
— Платье подай простое, но с орденом. И пошли кого-нибудь поискать Сашу, соскучился я. Пусть придет…
(вымарано)
Столовая — золото, белила и лазурь. Каменные воины у стен вместо фальш-колонн, с мечами и копьями. Захоти — и оживут, напитанные фамильной кровью.
Солнце играло серебром приборов.
Пальцы безотчетно мяли салфетку. Предчувствие? Нет, раздражение. Привык, что слова будто приказы, неисполнение — трибунал, расстрел, кровь из жил.
— Где Саша?
Лупали глазами уже двое: Семен и гувернантка, тощая, как ишпанский штык. Лупали испуганно. Гувернантка и вовсе была бледная немочь.
— Александр убежал в деревню, у него там эти… извините, друзья…
(вымарано)
Спал плохо.
Ворочался, бил астурийцев, спасал Полонию, в который раз хрипел и падал под ним конь. Метались тени, метался сам.
Хотя с чего бы?
Что
Хотя ревел, ревел внук поначалу…
(вымарано)
Я выдохнул, прерывая чтение. Конкур, господа, чистый конкур. Огюст Юлий Грамп скакал от эпизода к эпизоду, безжалостно отсекая лишнее. Или то, что понимал лишним.
Вернее, это я скакал по проложенному им маршруту. Куда вот только и с каким результатом? В морг?
Ладно, подумал я, поскачем дальше. С барьерами. Где там?
…Утром зарядил дождь. С почтового егеря текло, и он опасливо топтался у дверей. Лицо его не запомнилось, у него был простой рисунок крови, серый с едва проскальзывающей медью, не к чему смотреть на лицо, да и думалось не о том.
На желтой вощеной бумаге в егерской руке волдырями вздулись и подрагивали капли.
— Что это?
— Письмо, господину Ритольди, Огюсту, лично в руки.
Он был, похоже, отставной военный. Может быть, комиссованный по ранению. В голосе слышалась прокуренная хрипотца.
— От кого?
Пакет весил мало. Внутри что-то прощупывалось, что-то тонкое. То ли щепочка, то ли валик какой.
— Не могу знать, — козырнул егерь. — Мы только доставляем.
— Хорошо.
Кивок. Взмах руки…
(вымарано)
Подняться наверх, к себе. Зашториться. Уже понимая, уже чувствуя.
Где там этот егерь? Почему? Как? Откуда?
Послать, чтоб догнали? Кого послать? Семена? Армию? А потом?
Руки дрожали, бумага сопротивлялась пальцам, плыли чернильные буквы. Рит. л…ди. Что-то белое из надорванного пакета упало на ковер.
Сердце бухнуло, звоном отдалось в ушах. Саша!
Опуститься, найти. Найти! Жилками, жилками. Белый, с полукружьем ноготка…
Саша!
Почернело в глазах. Заклекотало в горле. Бешеный зверь Грамп рванулся изнутри: кто посмел? Кто? Порву! Уничтожу!
Полк — в ружье!
Но не было полка, был листок бумаги с аккуратными строчками: «Если вы хотите вернуть внука живым, поступайте в точности так…»
Живым?
Зверь вздрогнул. Они — посмели. Они настолько уверены… Это император?
(вымарано)
Наверное, не зная того, что знаю сейчас, я тоже подумал бы на государя-императора. Если не на его участие, то на его молчаливое согласие. А в исполнители взял бы Гебризов или верных Кольваро. Хотя бы себя. Но потом…
Потом бы я понял, что играть в похитителей и отпиливать у детей пальцы великие фамилии не стали бы ни за что.
Грамп, конечно, подумал затем на Орден Мефисто.
И стихийные, не подконтрольные высокой крови бунты не испугали его так, как то, что внук, любимый Саша уже без…