Северный ветер
Шрифт:
Подниек безнадежно машет рукой.
Гостям становится как-то не по себе. Из вежливости поговорив еще немного, они прощаются и уезжают.
Дома ребенок накричался до хрипоты, Юзя устала с ним возиться.
Весь вечер Ян в хорошем настроении. Ложится на кушетку и, подложив под голову руки, мечтает о своем будущем хозяйстве. Фантазия все рисует яркими красками.
Он станет независимым и свободным материально, а следовательно, и духовно. Днем будет распоряжаться по хозяйству, а вечерами сидеть за письменным столом и создавать свои литературные творения. Ни инспектор, ни пастор не будут больше
Потом он подсаживается к столу и вынимает тетрадь с расчетами. Все предусмотрено. Никаких утопий нет.
Как все-таки неустойчива жизнь — словно лист на ветру. Ну, кто бы мог знать об этом хоть два года назад?.. Теперь все прояснилось: волнения, тревоги, невзгоды существуют для того, чтобы человек мог полнее ощутить мгновения благоденствия и счастья.
Судьба мудра и справедлива. Жизнь человеческая несется как бы по волнам. Вверх и вниз, вниз и вверх. Из одной крайности в другую. До тех пор, пока не закалится характер и человек сам не научится держаться на поверхности, на соответствующем уровне. В конце концов совсем не глупая поговорка: каждый сам кузнец своего счастья. Да, каждый сам строит свою жизнь и свое счастье.
Юзя вносит налитую керосином, начищенную до блеска лампу.
— Зажечь? — спрашивает она и лукаво посматривает на учителя.
— Зажги. Темнеет уже.
— Теперь и днем темно, — говорит она, звеня абажуром. — Ужасно много керосину уходит. Бочка опять на исходе. Еще вчера хотела вам сказать.
— Ничего, Юзя, — смеется Ян. — Скажем, пусть волость другую даст. Керосину они обязаны давать, сколько понадобится. Ты и на кухне не скупись. Чуть смеркается, зажигай лампочку.
— О, у меня уже целый час горит. Если дрова сырые и в плите не горят, я туда лью. Волостное добро. Мне не жалко.
Оба смеются.
Юзя подозрительно долго возится с лампой. Но Яну это приятно. Близость молодой, красивой женщины всегда приятна. Смотрит в тетрадь, а видит мелькание голых Юзиных рук.
Повернув голову, косится на дверь.
— Какие у тебя белые руки…
— У меня-то? — Она смеется, сверкая ровными зубами. Правой рукой засучивает рукав левой выше локтя и глядит ему прямо в глаза — так вызывающе, что он теряется. — Если б мне не приходилось днями мочить их в грязной воде…
— Зачем же ты делаешь?.. Сколько раз я тебе говорил: позови из класса девчонок, пусть помогают. Двух, трех, сколько нужно. Зачем самой мочить… — Неизвестно как случилось, но он уже держит ее полную белую руку в своей и гладит до края засученного рукава.
Юзя смотрит куда-то в сторону, улыбается, раскрыв рот, и свободной рукой раскидывает бумаги на столе учителя.
— Ты славная… и такая красивая… — Голос у него тихий, шепчущий, будто охрипший.
— Вы тоже хороший… — говорит она так же приглушенно.
Внезапно он отпускает ее руку и оборачивается. В дверях стоит Мария и, стиснув губы, глядит куда-то в стену, поверх головы мужа.
— Юзя! — зовет она. Голос ее такой неприятно трескучий по сравнению с только что звучавшим ласково-бархатным. — На кухне головешки вывалились из плиты.
Войлочные туфли литовки шаркают по полу.
Ян хочет загладить неприятное происшествие. Встает немного
В ранних сумерках лампа уютно озаряет комнату спокойным зеленоватым светом.
Альма Витол сидит одна в маленькой комнатушке. Анна после обеда ушла и еще не вернулась… Альме одной невыносимо тягостно и тоскливо.
Нет, нет, не скука, что-то другое, сама чувствует.
Будто царапина, ноет обида за то, что Анна ничего не рассказывает о своих делах. Альма догадывается — не такая уж она дурочка, — от нее скрывают из-за недоверия. А с какой охотой взяла бы она на себя самое трудное поручение, отправилась бы в дальний путь. Ее бы не устрашили никакие самые глубокие сугробы. Но вот не посылают… Она понимает — потребуется немало времени, прежде чем она искупит свою вину и заслужит полное доверие. И как все-таки тяжело…
Да… неотвязно стоят перед нею те ушедшие дни… Глаза закрываются от стыда, пальцы остро вонзаются в ладони. Гадливое чувство охватывает все ее существо. Жуткие воспоминания кровавым туманом застилают глаза, теснят дыхание, душат. Приходится стиснуть зубы, чтобы не закричать. Проклятый… будь ты проклят, негодяй! Грубые слова у нее по наследству от матери. Проклинать и поносить себя — единственное, что ей удается в минуты одиночества, дабы как-нибудь заглушить в себе острую боль.
Чем все кончится? Куда заведет ее жизнь? Есть ли какой-нибудь путь и для нее?.. Когда говорит Анна, Альме кажется, что есть… что многое еще впереди — и она будто еще и жить не начинала. Но стоит остаться одной, как ей сразу же начинает казаться, будто ее нарочно успокаивают, чтобы она не оглядывалась назад, где все гадко, растоптано, замызгано. И тогда боль, сомнения и отчаяние сдавливают душу…
Какой-то шум на дворе заставляет Альму подойти к окну. Смотрит, прижавшись лбом к косяку, и сперва ничего не понимает. На дворе сани из озолского имения и в них два матроса с винтовками. Но открывается дверь и входит барон, с поднятым воротником, весь в снегу.
Теперь она догадывается, вспоминает все, что позабыла, предавшись терзаниям. И понимает, что погибла. Ледяная струя окатывает все тело, а рот мгновенно пересыхает, словно от сильного внутреннего жара. Забыто прошлое со всеми мучениями. Пережитое кажется таким ничтожным перед надвигающимся ужасом и несчастьями. Инстинкт молодой жизни, словно пойманная в силок птица, мечется из стороны в сторону.
Слегка подрагивает хлыст в опущенной руке барона. Он молчит, разглядывая свою жертву. В глазах его едва сдерживаемая злость и презрение смешиваются с нескрываемым злорадством при виде ее испуга. Ну, теперь уж она никуда не уйдет…
— Благодарю вас, барышня, за тот один прелестный момент вчера… — Барон насмешливо отвешивает поклон. — Очень хорошо, что ты держишь слово. Такой услуги я не забываю — никогда. Понимаешь? Никогда!..
Его напускная, издевательская любезность терзает Альму больше угроз и брани. Она догадывается, что должно вскоре последовать. Съежилась, как от ударов.