Северный ветер
Шрифт:
Зетыня тут же подсаживается к нему.
— Ну, что слышно сегодня? Поймали уже кого-нибудь?
Скалдер грозно машет рукой.
— Глухих да слепых еще можно так поймать. А у тех глаза волчьи и уши заячьи. Да и бабы целую неделю кудахтали по всей волости об этой облаве. Надо было каждый кустик, каждую ложбинку обшарить. А что получается? Они постреливают, точно по тетеревам. Коли так, незачем было дурачиться.
— Может, хоть припугнут. А те увидят, что их гонят, возьмут да и уйдут отсюда.
— Из лесу уйдут — это верно. Того и гляди, еще этой ночью пойдут по усадьбам, да и пожалуют к вам в гости.
— Вы с ума сошли,
Скалдер тяжело вздыхает.
— Не от хорошей жизни говорю. Вчера опять письмо получил… Тысяча рублей или пуля. За то, видите ли, что я будто бы путаюсь с начальством и организую банду против лесных братьев. Банды — это значит группы самозащиты. Да что я могу организовать или не организовать? Я не волостной старшина, и не мое дело распоряжаться.
Подниек сидя выпрямляется.
— Эх, если бы все так же мало вмешивались, как волостной старшина…
— Во всем у вас старшина виноват, — спешит Зетыня на помощь мужу.
Но у Скалдера на уме только своя беда.
— Весь день места себе не нахожу. Выйдешь на двор, так и кажется, что кто-то уже подсматривает из-за угла. В комнате сидишь и прислушиваешься, не откроется ли дверь… Какой-нибудь шорох — и уже думаешь: идут… Прямо бабой становишься, тряпкой.
Его слова, произнесенные взволнованным шепотом, действуют убийственно. Ведь Подниек с Зетыней сами переживают то же самое каждый день.
Подниек откидывается на кровать. Зетыня пугливо поглядывает на дверь.
— Что у вас за манера рассказывать страшное, — сердито одергивает она гостя.
Но Скалдер не унимается:
— И чего они ко мне цепляются. Никого я не выдал! Ни на кого не показывал в суде. Руки мои чисты, и совесть тоже. А если у меня добра больше, чем у других, то оно не награблено и не наворовано. И с неба не свалилось. Все своими руками добыто. Чем же я тут виноват? Уничтожьте сперва капиталистический строй, устройте коммуны, или как их там… Разве я против? Пожалуйста! Я когда-нибудь от работы отказывался? Пожалуйста! Но так, из-за угла — человека, который не знает за собой никакой вины… Это террор и мерзость. Пусть мне укажут, в какой программе так сказано. И я беспрекословно. Пожалуйста! Мне не жаль. Но так…
— Я вот что думаю… — начинает Зетыня, сама себя подбадривая. — Кого-нибудь, да поймают. Хотя бы одного…
Скалдер машет рукой.
— Никого. Ясное дело. Стреляют в пустоту…Те все ушли оттуда. Есть люди, которые видели.
— Что вы говорите! — охает потрясенная этим Зетыня.
Где-то в доме отворяется дверь. Все трое вздрагивают и начинают прислушиваться. Скалдер осторожно выглядывает в окно. Кажется, кто-то вошел на батрацкую половину.
— Пасторский кучер видел сегодня после обеда на дороге между усадьбами Гайлена и Зиле троих! Двое — так себе, а третий приземистый, толстый. И полы пальто, словно крылья у ястреба, волочатся по земле… Я места себе не нахожу. Вот и пришел к вам. Заходил в школу к учителю, дома не застал. К Мейеру заходил — хозяйка опять слегла. Писарь на облаву пошел. Мимоходом к вам заглянул. Как-то среди людей спокойнее.
Подниек того же мнения. Но настроение Зетыни резко меняется. Ей начинает казаться, что Скалдер занес к ним свою беду и она теперь обрушится на них.
— Да, уж нашли надежное место. Крепость, как же. Мы вас, конечно, спасем! Как же! — Она кивает на мужа. — Я ему твержу…
— Ну, ты… со своим револьвером… — хмуро огрызается Подниек. — Носи сама, если такая храбрая.
— Была бы я мужчиной! — горячо восклицает Зетыня. Ей и в самом деле кажется, что все беды в их доме оттого, что она не мужчина. Будь она мужчиной, она сделала бы так, чтобы не надо было никого бояться. И Мартыня Робежниека тоже… — Что же, вы вздумали у нас убежища искать? Мы сами живем точно в волчьей яме… Я вам вот что скажу. Знаете, что я придумала?.. — Она наклоняется к нему и шепчет на ухо, будто кто-нибудь может подслушать: — Как только кого-нибудь заметим… У нас есть лестница из кухни на чердак. Туда годами всякий хлам сваливали. И дедушкин гроб там. В прошлом году, как слег он на батрацкой половине, так и по сей день ожидаем, что вот-вот преставится. Да все никак не дождемся. Старики нынче как кремень. Ест лучше здорового, а приходится на руках поворачивать. Такого мучения и врагу не пожелаю. Грудь болит от такой тяжести. Не женское это дело…
Увлекшись рассказом о новой напасти, она забывает закончить начатое. Но Скалдер слушает рассеянно и качает головой:
— Вам-то что. Вам ничего…
— Только вы, значит!.. Вы один несчастненький. Смешно. У вас деньги, тысячью рублями вы можете откупиться. Но вам и их жалко. Копейку жалеете. А нам уже третий раз пишут: смерть, и все тут… За то, и за это, и еще за что-то. Боже ты мой, и за какие такие грехи! Против Гайлена показывали… Показывай не показывай, когда он сам как шальной…
— Ну, этого вам не следовало бы делать, что правда, то правда. А я-то чем провинился? — Скалдер вдруг приник к окну. — Кажется, кто-то сюда идет… А… — Он нагибается ближе к стеклу и облегченно вздыхает. — Женщина… никак Анна Штейнберг…
— Эту еще зачем нелегкая носит?.. — Зетыня делает неприступное лицо.
Анна Штейнберг входит подавленная и тихая.
— Чего тебе надо? — резко спрашивает Зетыня. В одно мгновение она совершенно меняется. Так и кажется, что она делает над собой усилие, чтоб не выпятить по-солдатски грудь и не подбочениться. А увидав ненавистную женщину, согбенную горем, она вмиг забывает про собственные беды.
Анна обращается к Подниеку:
— Я к вам, господин волостной старшина… Вчера барон арестовал Альму Витол и увез к себе в имение.
— Она не из таких, которых приходится арестовывать, чтобы увезти, — смеется Зетыня. — Небось сама убежала. Мы-то знаем. Нам-то не рассказывай.
— Что я могу сделать? — бормочет Подниек.
— А я хотела попросить вас сходить к князю и поговорить. Если есть основания, если ее в чем-то обвиняют, пусть сажают в тюрьму. Какое дело до нее барону? Каким законом это дозволено?
— Законы вам нужны! — восклицает Скалдер.
— Лучше и не проси! — снова вмешивается Зетыня. — Он ничего не может сделать и никуда не пойдет.
— Я вас очень прошу, господин Подниек.
Подниек почесывает за ухом.
— Я бы рад… Да разве меня послушают? Еще подумают, что я за бунтовщиков заступаюсь.
— Нечего тебе обещать, я все равно никуда тебя не пущу. И говорить не стоит. Как что-нибудь случится, все знают, где волостной старшина. А так — только пулю сулят. Старшина, мол, с начальством заодно, старшина предатель и невесть кто. Ну и ступай себе к лесным братьям, они ваши спасители. Иди к Мартыню Робежниеку, он же у вас самый главный.