Севильский слепец
Шрифт:
— У меня аномальные пигментные клетки, которые по непонятной причине образуют на сетчатке пятна, — объяснила она. — Начальный симптом — куриная слепота, а конечный, много позже — полная слепота.
Хавьер был потрясен услышанным и невольно задержал ее руку в своей. Она осторожно высвободилась и указала ему на S-образное кресло.
— Перво-наперво я хочу объяснить вам, в чем заключается мой метод, — начала она, садясь в то же кресло и, благодаря его особой конфигурации, оказываясь напротив Фалькона. — Я не слишком хорошо вижу ваше лицо, а мы многое
Фалькон кивнул, умиротворенный невозмутимой уверенностью этой женщины, ее спокойным лицом, ее зелеными незрячими глазами.
— Одна из особенностей моего метода состоит в том, что я лишь изредка буду «подстегивать» разговор. Общение построено так, что вы говорите, а я слушаю. Моя единственная задача — направлять ваши мысли в должное русло или подсказывать, если вы зайдете в тупик. Но я задам тему.
Она повернула выключатель, запускавший пленку, и мягкими, но уверенными пальцами сжала запястье Фалькона.
— Доктор Валера сообщил мне, что у вас появились симптомы стресса. Я чувствую, что в данный момент вы испытываете тревогу. Он говорит, что нарушение вашего душевного равновесия произошло в начале расследования особо жестокого убийства. Он упомянул также о вашем отце и еще о том, что вы не желаете, чтобы вами занимался специалист, который знаком с работами вашего отца. Есть у вас какие-нибудь соображения, почему первый инцидент… В чем дело?
— А что случилось?
— Вы остро прореагировали на слово «инцидент».
— Оно встречается в дневниках моего отца, которые я недавно начал читать. Отец называет так какое-то событие, происшедшее, когда ему было шестнадцать лет, и заставившее его уйти из дома. Но он нигде не объясняет, что же случилось.
Убедившись на собственном опыте в эффективности ее метода, Фалькон поборол в себе желание высвободить запястье. Похоже, Алисия Агуадо отлично слышала не только биение его сердца, но и содрогания его души.
— Как по-вашему, не это ли заставило его вести дневник? — спросила она.
— Вы имеете в виду желание осмыслить «инцидент»? — произнес Фалькон. — Не думаю, что это входило в его намерения. Отец вообще не взялся бы за писание, если бы не один из его товарищей, подаривший ему тетрадь, чтобы он заносил в нее свои мысли.
— Такие люди бывают посланы судьбой.
— Как мне послан этот убийца.
В наступившем молчании она обдумывала его фразу.
— Все, что говорится в этой комнате, не выходит за пределы ее стен, включая полицейскую информацию. Пленки с записями хранятся в запертом сейфе, — объяснила она. — Я хочу, чтобы вы описали мне момент, с которого все началось.
Фалькон в красочных подробностях рассказал ей про Рауля Хименеса. Про то, что убийца заставлял Хименеса смотреть на что-то невыносимо ужасное. Про то, как, должно быть, чувствовал себя несчастный, когда, придя в себя, обнаружил, что у него нет век; про страшные увечья, которые он себе нанес, пытаясь уклониться от чудовищных зрительных образов, навязанных ему убийцей. Фалькон был уверен, что слетел с катушек, когда увидел изуродованное лицо Хименеса, потому что прочитал на нем боль и ужас человека, которого поставили лицом к лицу с его глубинными страхами.
— Вы думаете, — спросила она, — что убийца считает себя профессиональным психологом или психоаналитиком?
— То есть вы хотите узнать, считаю ли я его таковым?
— А вы считаете?
Они молчали, пока Алисия Агуадо не решила продолжить беседу:
— Вы, как я понимаю, уловили некую связь между этим убийством и вашим отцом.
Фалькон рассказал ей о танжерских фотографиях, которые он нашел в кабинете Рауля Хименеса.
— Мы тоже там жили в то же самое время, — объяснил он. — Мне казалось, что на этих фотографиях я обязательно найду отца.
— И это все?
Хавьер немного согнул руку, ощущая неловкость из-за того, что она читает по его запястью.
— Я думал, что там же найду еще и фотографию матери, — сказал он. — Она умерла в Танжере в шестьдесят первом году, когда мне было пять лет.
— И вы нашли ее? — немного помедлив, спросила Алисия.
— Нет, не нашел, — ответил он. — Зато на заднем плане одного из снимков я разглядел своего отца, целующегося с женщиной, которая впоследствии стала моей второй матерью… я хочу сказать, его второй женой. Судя по дате на обороте снимка, он был сделан еще до того, как умерла моя мать.
— Неверность не такое уж редкое явление, — заметила она.
— Моя сестра согласилась бы с вами. Она сказала, что отец «не был ангелом».
— Это как-то повлияло на ваше отношение к отцу?
Мысль Фалькона активно работала. Впервые в жизни он обследовал узкие закоулки своего сознания. От напряжения у него на лбу выступил пот, он стер его тыльной стороной руки.
— Ваш отец умер два года назад. Вы были духовно близки с ним?
— Мне казалось, что был. Он любил меня больше, чем брата и сестру. Я… я… но теперь я и сам не знаю.
Фалькон поведал ей о последней воле отца и о том, что он, ослушавшись его, стал читать дневники.
— И что тут странного? — спросила она. — Знаменитые люди, как правило, хотят что-то оставить потомкам.
— Там было письмо, в котором отец предупреждал меня, что это путешествие во времени, вероятно, окажется мучительным.
— Но тогда зачем вы в него пустились?
Попав в мозговой тупик, Фалькон врезался в плоскую белую стену паники. Его молчание затягивалось.
— Напомните мне, что особенно вас поразило в убийстве Хименеса, — попросила она.