Севильский слепец
Шрифт:
— Не удивляюсь.
— Но я скажу вам одно: это направление не выведет вас на убийцу.
— Почему вы так уверены? — спросил он. — Вы всегда говорите таким безапелляционным тоном, будто что-то знаете. Вам следовало бы понять, что именно ваши умалчивания вызывают жесткую реакцию полиции.
— Я защищаю свои интересы, а не убийцу.
— Вы встречались с Районом Сальгадо до того, как приехали в Севилью? — спросил он.
Молчание.
— В мадридских богемных кругах, — добавил он.
Снова молчание.
— Это
— Вы как плохой хирург, старший инспектор. Вы разрезаете людей и начинаете шарить у них внутри, выискивая, нет ли там какой-то злокачественной дряни, подлежащей удалению. Но я очень боюсь, что вы отхватите что-то совершенно здоровое, просто желая показать, как добросовестно вы делаете свою работу.
— Сотрудничество, донья Консуэло, — вот все, о чем я прошу.
— Я сотрудничаю с вами в расследовании смерти моего мужа. Вы встречаете с моей стороны сопротивление только тогда, когда пытаетесь лезть в сферы, в которые не должны влезать детективы, занимающиеся убийствами.
— Может, вы станете сотрудничать с тем, кого пришлют из Мадрида? К примеру, с одним из следователей с особыми полномочиями и опытом расследования дел о коррупции и мошенничестве?
— Угрозы обычно заставляют людей переходить в наступление.
— Значит, беремся за оружие?
— Вы первый за него взялись, — сказала она, раздавив окурок.
Они смотрели друг на друга сквозь курящийся над пепельницей дымок побоища.
— Вы проницательная женщина, — сказал он, — и знаете, что представляет для меня интерес. Сейчас меня мало волнуют воровство и мошенничество. Я понимаю, что бизнесменам приходится расплачиваться за услуги. Им приходится одаривать друзей, платить за нужные слова, сказанные нужным людям, или вознаграждать молчание. И то, что зачастую все это делается за государственный счет, ни для кого не секрет. Ведь только у государства такая бездонная казна.
— Весьма рада, что к вам вернулась ваша прежняя учтивость.
— Я не понимаю лишь одного: что связывало вашего мужа с Эдуардо Карвахалем? — сказал Фалькон. — И не имею возможности спросить у самого Карвахаля, потому что его уже нет в живых.
— Он, кажется, погиб в автомобильной катастрофе.
— Да, несколько лет назад, — подтвердил Фалькон. — Он принадлежал к кружку педофилов, которые впоследствии были осуждены.
— Мне жаль вас, старший инспектор, — заметила она. — Вам приходится бывать в самых мрачных и холодных местах на земле.
— Ваш муж влюбился в свою первую жену, когда ей едва исполнилось тринадцать.
— Откуда вам это известно?
— Из двух источников: от старшего сына вашего мужа и из дневников моего отца.
— Ваш отец и Рауль знали друг друга?
— Несколько лет они занимались общим бизнесом в Танжере.
— Каким бизнесом?
— Полагаю, теперь моя очередь скромно умолчать о фактах, донья Консуэло, — объявил Фалькон.
— Однако… насчет того, что вы сказали… увлечение Рауля могло быть вполне невинным. Оно наверняка не было противозаконным.
— Рауль встречался с проституткой Элоисой Гомес. Она, правда, совершеннолетняя, но выглядела совсем как девочка.
— И еще он был женат на мне, и я родила от него троих детей.
— Давайте не будем опять бряцать оружием, донья Консуэло. Мне просто необходимо выяснить, почему он счел нужным облагодетельствовать Эдуардо Карвахаля, — объяснил Фалькон. — Вы же видите, я ничего не записываю, и никакие ваши признания не будут обращены против вас. Мне нужна подсказка, вот и все.
— Я всегда ступаю с особой осторожностью, когда обстоятельства, казалось бы, мне благоприятствуют.
— Уверен, что даже здесь, в Севилье, вы чутко улавливаете даже еле слышное потрескивание льда.
— От этого мало толку, если вы далеко ушли от берега.
— Так никто не мешает вам ступать с осторожностью.
Она вертела в руках сигарету и зажигалку.
— У вас, видно, имеется новая версия, — заметила она, нацелив на него зажигалку.
— Я веду расследование. Моя задача — подходить к неразрешимым проблемам с разных сторон. Я никогда не отказываюсь от старых версий, но если не намечается никакого прорыва, я вынужден изыскивать новые подходы.
— Никогда не думала, что работа в полиции может быть столь творческой.
— Это зависит от отношения.
— А вы сын Франсиско Фалькона.
— Он, кстати, никогда не одобрял моего решения пойти на службу в правоохранительные органы.
— Даже в постфранкистские времена там, наверно, было полно всякого сброда, — заметила она. — Но что вас к этому подвигло?
— Романтика.
— Вы влюбились в охранницу правопорядка?
— Я влюбился в американское кино. Меня захватила идея борьбы одиночки против сплоченных сил зла.
— А в реальности так и есть?
— Нет, гораздо сложнее. Зло редко снисходит до того, чтобы являться нам в чистом виде. Да и мы, призванные с ним сражаться, не всегда оказываемся на должной высоте.
— Вы вновь зажгли во мне искру восхищения, дон Хавьер.
Мысль, что он способен зажечь в ней хоть какую-то искру, доставила ему необъяснимое удовольствие. Позвоночник закололо горячими иголочками. Сеньора Хименес закурила сигарету и выпустила дым поверх его головы.
— Эдуардо Карвахаль… — напомнил он.
— Вы, значит, полагаете, что моего мужа мог из мести убить изнасилованный им мальчик? — спросила она. — Я так не думаю, дон Хавьер. Чего-чего, а гомосексуальных наклонностей у него не было…
— Педофилы в своих компаниях редко насилуют одного мальчика или одну девочку. Мужчин много, и у всех разные вкусы. Может быть, изнасилованный мальчик мстил за других.
— И вы думаете, что такой человек убил бы заодно и проститутку? Разве они не одинаковые жертвы насилия?
— По словам сестры Элоисы Гомес, Серхио и Элоиса сблизились настолько, что он внушил ей надежду. Но откровенно использовав девушку в своих целях, убийца мог понять, что она представляет для него опасность как фигурантка, которой скоро придется улаживать дела с полицией. Не убрать ее значило выдать себя.