Севильский слепец
Шрифт:
П.: Я совершенно независима, как бы мои родители ни хотели внушить вам обратное.
Я: Вас свободно отпускают из дому?
П.: Я поступаю как хочу. Мне двадцать три года.
Пришел мальчик-слуга с мятным чаем. Мы замолчали. Я работал над ее руками, а потом мы пили чай.
П.: У вас точный рисунок, а пишете вы абстракции.
Я: Рисунок помогает мне рассмотреть предмет, а затем я воплощаю в масле мое образное представление о нем.
П.: Что же вы рассматривали сегодня?
Я: Ваше сложение.
П.: Ну, и насколько же оно хорошо?
Я: Вы изящны и вместе с тем сильны.
П.: Знаете, почему вы мне нравитесь?
Этот вопрос лишил меня дара речи.
П.: В вас есть сила и индивидуальность, но при этом вы крайне ранимы.
Я: Раним?
П.: Вы много пережили, но в душе остались ребенком.
Этот
10 августа 1946 года, Танжер
Мне опять прихватило спину. На правой стороне позвоночника у меня вздулась какая-то шишка. П. пришла позировать и сразу оценила мое бедственное состояние. Она ушла и вернулась с маленьким деревянным ларчиком, в котором хранила флаконы с маслами. Спальня исключалась. Я улегся на пол. П. попыталась размять меня, стоя на коленях сбоку, но безуспешно. Она велела мне закрыть глаза. Я услышал, как ее юбка соскользнула вниз по ногам. П. присела над моими бедрами, зажав их с обеих сторон своими голыми лодыжками. Я ощущал над собой ее тепло. Пока она массировала припухлость на моей спине кончиками пальцев, я постепенно влипал в пол.
П. закончила свои манипуляции. Все мое тело, казалось, срослось с полом. Она надела юбку и сказала, что я могу встать. Мы стояли друг против друга. Физически я владел собой, но мой ум был в смятении. Она велела мне походить по комнате. Я подчинился. Боль ушла, только слегка ныла мошонка. П. порекомендовала мне продолжать двигаться. Секрет здоровой спины — в движении. О том, чтобы сесть за мольберт, не могло быть и речи. Она ушла. Я немного покурил гашиш, пока не почувствовал себя жидким, как оливковое масло, мощным потоком перетекающее из комнаты в комнату.
Позже объявился Ахмед с приятелем. Он плут, этот мальчишка. Любопытно узнать, не К. ли подсылает его ко мне ради художественного эксперимента. Насколько П. и я физически зажаты, настолько же эти мальчишки раскованны. Я курил, а они выделывали передо мной разные трюки, сплетая и расплетая свои мускулистые юные тела. Потом они занялись мной. Когда семя изверглось из меня мощной струей, они хохотали, как дети, резвящиеся вокруг фонтана. Перед уходом Ахмед сунул мне в рот финик без косточки. Я лежал, исполненный сонной истомы, насыщенный и пресыщенный, словно дремлющий паша.
11 августа 1946 года, Танжер
Мне сообщили, что два моих легионера подрались из-за «предмета страсти» в гостиничном номере в центре города. Драка была долгой и кровопролитной, так что пол в комнате стал скользким, как в лавке мясника. Один из легионеров скончался, «предмет» тяжело ранен, а второй легионер в тюрьме. Опасаясь, что может выйти международный скандал, если девушка умрет, я попросил начальника полиции о встрече с ней, но начальник сказал, чтобы я не беспокоился, потому что «предметом» был мальчишка-риф. Он пожал плечами, поднял брови, развел руками… es la vida. [94]
94
Такова жизнь (исп.)
Я дал взятку, и легионера освободили при условии, что он немедленно покинет международную зону. Я увез его в Тетуан и дал ему немного денег. По дороге он рассказал мне, что воевал с «Голубой дивизией» в России, потом вступил в Испанский добровольческий легион, а после его расформирования — в СС. Он был с пресловутым капитаном Мигелем Эскерой Санчесом, когда русские штурмовали Берлин. Под конец он показал мне целую пригоршню самой ценной валюты — шариков цианида. Он дал мне два шарика на долгую память о novio de la muerte — в общем, по-своему отблагодарил.
1 сентября 1946 года, Танжер
Р. взял кредит и купил еще два бота. Я снова съездил в Сеуту и набрал новых легионеров. Мы учим их водить суда и хорошо платим им за это. Им нравится такая работа. Они остаются при оружии и при рискованном деле, хотя из-за нашей репутации головорезов нас никто не трогает. Пираты докучают мелкоте. Теперь я играю в деле первостепенную роль, потому что доверие — редкий товар. Верность легионеров своему братству означает, что мы можем положиться на них: никто воровать не будет. Это освобождает Р. и меня от необходимости самим мотаться по морю. Р. скупает земельные участки. Мы строим, и я обеспечиваю охрану строительных площадок. Бесконечный поток наличных, поступающих от контрабанды, Р. пускает на то, чтобы спекулировать на рынках золота и валюты. Я ничего не смыслю в этих рынках и туда не суюсь.
С тех пор как наследница Вулворта Барбара Хаттон поселилась во дворце Сиди Хосни, Р. твердит мне, что Танжер станет новым Cote d'Azur — Лазурным берегом. Он собирается увеличить вложения в землю, чтобы «понастроить отелей для всей этой шушеры, которая налетит сюда в надежде погреть руки на нашем изобилии». Еще Р. сказал мне, что La Rica [95] купила Сиди Хосни за 100 ООО долларов [96] — совершенно невообразимая сумма для всех нас, местных. Каудильо, как теперь называют генерала Франко, предложил 50 000 долларов. Должно быть, сидит теперь в своем дворце Эль-Пардо злой как черт.
95
Богачка (исп.)
96
В настоящее время этот маленький мавританский дворец продается за 2 900 ООО евро
3 сентября 1946 года, Танжер
П. пришла позировать. Едва открыв дверь, я увидел в ее глазах дерзкий и вместе с тем веселый, насмешливый огонек. Было нестерпимо жарко. Сеанс начался в привычном молчании и продолжался, пока я еще мог сосредоточиться. Потом она встала и принялась расхаживать по комнате, выискивая что-нибудь для себя новенькое. Среди кистей и банок на столе она обнаружила комок гашиша и понюхала его. П. знала, что это такое, но курить, конечно, не курила. Ей захотелось попробовать. Я ни разу не видел ее даже с сигаретой, но набил для нее кальян. Через несколько минут она пожаловалась, что ничего не чувствует. Я посоветовал ей набраться терпения, и тут она слабо застонала, как могла бы, мне кажется, застонать при первой половой близости. Ее взгляд стал отстраненным, словно она погрузилась в себя. Она медленно и чувственно облизнула губы, и мне захотелось прильнуть к ним своими губами. Я ловил кайф и следил за изменением освещенности в комнате. П. сказала: «Я думаю, вам следует нарисовать меня такой, какая я есть на самом деле». Как будто я не пытался сделать это в течение нескольких недель! Вдруг она быстрым плавным движением поднялась, стянула блузку, сбросила на пол юбку, расстегнула и сошвырнула бюстгальтер, спустила панталоны и высвободила из них ноги. Я обомлел. Она стояла передо мной обнаженная — длинные черные волосы рассыпаны по плечам, ладони лежат на ляжках под самым лобком, обрамляя темный курчавый треугольник. Внезапно ее кисти вскинулись к плечам и заскользили вниз — по грудям, по коричневым выпуклостям сосков, затвердевших от ее прикосновения. Кончиками пальцев она обводила контуры своего тела. Мы до того прониклись сладострастием момента, что мне чудилось, будто это мои пальцы. «Вот я какая», — произнесла она. Я схватил угольные карандаши и стопку ватманов. Моя рука стала летать над бумагой, легко, ни на мгновение не зависая. В считанные минуты я успел сделать шесть, семь, восемь рисунков. Заканчивая очередной рисунок, я ронял его на пол. П., обнаженная и бесконечно прекрасная, продолжала держаться с неколебимой уверенностью совершенной женственности, и это именно та таинственная сущность, которую я «вижу» и способен запечатлеть. Потом, как часто случается с курильщиками гашиша, мы сразу перенеслись в другой временной срез. Вот она уже оделась. Вот направилась к выходу, а я все стоял над ворохом изрисованных листов. П. посмотрела на них, потом подняла взгляд на меня. «Теперь ты знаешь», — сказала она. Ее губы коснулись моих, мягкие, как соболий мех, и прохладные, как вода. Молниеносное прикосновение кончика ее языка к моему жило во мне много часов.