Сейчас и на земле. Преступление. Побег
Шрифт:
Кого тут можно винить, кроме самого себя. Уж конечно, не Роберту. Я просто рассказываю вам о Роберте, а не виню ее в чем-то. Так уж все сложилось, она не может измениться, как не может измениться Джо или я. Эйб Линкольн мог, а не могу. А может, и он не мог...
Да и с Лоис было бы все то же самое. Мы это поняли и сами.
Как-то раз, когда она уже вышла замуж, а я женился, мы встретились с ней на улице в Линкольне. Я раздел ее глазами, она меня. Мы словно с цепи сорвались, так нам захотелось быть вместе, и все тут. Мы поехали в Мерисвилль, в штате Канзас, и сняли номер в отеле. Мы даже написали письма – слава Богу, хоть не отправили – с объяснением, почему мы так поступили. А потом физическая близость, и после этого разговор в постели
– Что ты хочешь сказать, милая? Я вроде как в лицо людям не плюю.
– А вот что, дорогой. Ты так иногда говоришь, что тебя неправильно понимают. У людей складывается превратное представление о тебе. Они думают, что...
– Что мне пришлось побывать в таких местах, где приличному человеку нечего делать, так, что ли? Так это правда. А кому это не по нутру, пусть подавится.
– Ради Бога, дорогой. Я считаю, что можно только восхищаться, как много ты работал над собой...
– И как мало толку из этого вышло, ты хочешь сказать? Что же ты от меня хочешь? А впрочем, какого черта! Я сам тебе скажу. «...О, моя дорогая миссис Каждой-бочке-затычка, какой дивный мочай, простите, чай! А как ваши гончие в этот сезон, дражайшая Каждой-бочке-затычка? Все гоняют? Шикарно! А скажите мне на милость...»
– Нет, ты просто становишься невыносимым!
– Боюсь, я всегда такой был.
– Боюсь, что да.
В ту же ночь мы вернулись в Линкольн. Лет пять спустя, в той стабильности, которую я мог тогда обрести, я бы признал, что она не такая уж пошлая, а она согласилась бы, что та особая жилка во мне не столь уж невыносима, и каждый бы позаимствовал кое-что у другого с известной пользой для себя.
И все же, и все же... Готов дать руку на отсечение, что эти пять лет сотворили со мной что-то такое, отчего она бы содрогнулась при мысли о нашей единственной в жизни близости. Про себя могу сказать это со всей определенностью: я почувствовал бы то же самое по отношению к ней. Будь я ее мужем, я бы оседлал ее и гонял по двору, пока она не сбросила бы добрых сорок фунтов.
Бог спас ее от этого.
Глава 15
Вот мой обычный день.
Встаю в четыре, умываюсь, одеваюсь и в полпятого начинаю писать. Вернее, сажусь за машинку. Сижу до шести – и даже умудряюсь что-то сделать, потому что в это время мама готовит завтрак и я могу поесть. Поев, ложусь на диван, отдыхаю, курю до без четверти семь. Затем выхожу из дома и жду Мэрфи.
Тот подъезжает обычно так, что времени в обрез. (Дважды мы на пять минут опаздывали.) Я слышу его машину за несколько кварталов, а услышав, перебегаю улицу и прыгаю на ходу. Мы спускаемся с холма к заливу, и я стискиваю зубы и закрываю глаза; подозреваю, что он тоже. Мы спускаемся в двенадцать прыжков – по одному на каждый перекресток. Добрую половину времени передними или задними, а то и всеми четырьмя колесами в воздухе. Красные светофоры, играющие в мяч дети, мчащиеся машины ничего не значат. Может быть, мы через них перепрыгиваем. На бульваре он умудряется просунуться левым передним колесом между бамперами двух других машин. Обычно одна уступает. В противном случае он делает задний ход, затем бросает машину правым колесом вперед по тротуару вдоль столбиков со всем потоком, пока не видит очередного просвета. И так далее, пока не пробьется вперед.
Шоссе, ведущее к заводу, всего о двух полосах, а в это время по нему валит домой ночная смена. Но Мэрфи до них дела нет. Он гонит по левой стороне, и, если ночным работягам угодно съесть свой завтрак дома, а не в больнице, им лучше топать по берегу залива. Мэрфи, конечно, даст пройти, но при этом явно чувствует себя в дураках. В конце концов, чего им надо, ему до завода всего несколько секунд, а они бредут по шоссе много
– Небось думал, что опоздаем?
– Я думал, что разобьемся.
– Ха-ха! Напугал тебя, а?
– Нисколько!
Пол склада завален грудами запчастей, поступивших за ночь. Я смотрю инвентарные номера и сравниваю их с теми, что в моих гроссбухах. Те детали, в которых особая нужда на сборочных линиях, отправляем немедленно. Я должен проследить, чтобы инвентарные сопроводиловки соответствовали деталям – посыльные любят их путать – и чтобы левые и правые детали имели соответствующие разные сопроводиловки. Нередко универсальную деталь превращают в правую или левую без нашего ведома. Снабженцы об этом забывают или это обычный недосмотр конторских, только у нас оказывается один номер на две и более деталей, что, разумеется, не дело. Но главная беда с посыльными и экспедиторами. Есть один экспедитор на каждые две позиции завершающей сборочной линии и по одному на линии сборки крыльев и управления. В их задачу входит следить за тем, чтобы детали планомерно поступали из производственных цехов на их линии или объекты и чтобы в процессе производства не было сбоев из-за отсутствия необходимых деталей. По моему мнению – и по мнению всех работников склада, именно эти растяпы всячески тормозят дело, вместо того чтобы его ускорять. Впрочем, мы, возможно, и не объективны. Экспедиторы есть на всех оборонных заводах, и, если бы они не были нужны, их бы и не держали. Не на то место положили синьки или заказы; заведующий предпочитает отделаться более легкой работой, а не трудной; запчасти разбросаны по разных складах; посыльные валят все в одну кучу – законченные детали и незаконченные. Так что экспедиторы, которые носятся из конца в конец завода, которым планы известны раньше, чем они выльются на бумагу в виде заказов, которые напичканы знанием всех производственных фаз, связанных с их проектом, безусловно, нужны. Чуть где какая нехватка, во всем винят их. Несколько прорывов – пиши пропало: тебя уволят. Так что нехватка запчастей – их главная и единственная забота. Они врываются в ворота, как только те открываются, хватают детали, в которых сейчас самая острая потребность, и только их и видели – даже не сообщив мне, что именно они ухватили. Я, или Мэрфи, или кто другой кричим им вдогонку:
– Эй, постой! Что ты там потащил?
– Позиция 4, – на ходу бросает похититель, – их ждут в...
– Подождут. Что ты взял?
– Черт побери. Полдюжины штук. Скажу вам потом...
– Полдюжины! Да я же отсюда вижу, что все восемь. Что там у тебя? Кронштейны для баков?
– Точно. Номер скажу потом...
– Нет уж, изволь сейчас. Да вы что, ребята, очумели? Вы что, не знаете, что мы должны вести учет? Мы что, должны на части разрываться? У нас же сопроводиловок будет меньше, чем деталей для сборки.
А иногда так:
– Эй, подожди! У крыльев этих деталей прорва! Скажи им, чтоб как следует у себя посмотрели.
– Да нет у них ни черта, Дилли. Они уж неделю плачутся из-за них. Лучше я их возьму, а если вдруг окажется...
– Мун! Мун!
– Чего тебе, Дилли?
– Здесь наш приятель хочет стащить стационарные трубки, но у крыльев их и так завал.
– А ну-ка, положи на место! – приказывает Мун, мрачно глядя на экспедитора.
– Бога ради, Мун. Они мне позарез нужны.
– Не неси чушь. Там у них в цехе полно стационарных трубок.
– Но им нужна трубка Пито. Я и хотел...
– Так и думал, – хмуро констатирует Мун. – Хотели переделать их в трубки Пито. Вот подождите, узнает об этом матконтроль.
– Да брось ты, Мун.
– Давай, давай, клади. – И сакраментальный вопрос: – Что это с вами, ребята, такое? Вы что не знаете, что ли, что мы обязаны вести учет? Мы что, должны зарегистрировать пятьдесят стационарных трубок и ни одной трубки Пито, тогда как у нас по двадцать пять тех и других?