Сезон дождей
Шрифт:
Так вот этот дядя Сема сказал своему племяннику Евсею, что он собирается эмигрировать в Израиль.
Они стояли у телефона в длинном полутемном коридоре, наполненном теплым запахом сырости из единственного на восемь семейств туалета.
Когда Евсей осознал, что дядя Сема не шутит, он с изумлением уставился на него и сказал всего два слова: «Не понял!»
Дядя доходчиво и внятно повторил. Добавил также, что именно для этого он и женился на румынке – что, кстати, в начале шестидесятых годов явилось затеей непростой. Но у дяди Семы «под нож» ложились крутые чины из Большого дома, от которых зависело разрешение на бракосочетание с иностранкой, даже из демократической Румынии. А потом, после того как его жена переедет в государство Израиль – а из Румынии это сделать что плюнуть, – то и дядя Сема как законный супруг может последовать за ней. Тогда Евсей резонно спросил у дяди: почему такой сложный ход через женитьбу, если дяде доверяют свои
Но это еще не все, о чем Евсей собирался поведать своей жене Наталье.
Дядя Сема сказал, что он намерен прописать в свою трехкомнатную квартиру в сталинском доме родного племянника Евсея с семейством. Вот этот финт ему и помогут устроить важные чины, это в их компетенции. В шикарную квартиру на третьем этаже, тихую, с окнами во двор, с телефоном, раздельным санузлом, десятиметровой кухней, с трехметровыми по высоте потолками, напротив Парка Победы, где вот-вот запустят линию метро.
А главное – с библиотекой, которую дядя Сема собирал всю жизнь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Евсей Наумович открыл глаза и обвел взглядом кабинет. Предвечерний луч солнца, как обычно в это время, упал на книжные стеллажи. Минут через пятнадцать солнце вообще уйдет из кабинета в гостиную, оставив в кабинете светлую сутемь.
Настольная лампа под пухлым зеленым беретом, с литым основанием цвета индиго, инкрустированным золотыми нитями, стала раздражать Евсея Наумовича своей бесполезностью. Неплохо бы сдать ее в антикварный магазин, подумывал Евсей Наумович в последнее время. Лампа теснилась к краю массивного стола красного дерева со множеством пузатых выдвижных ящичков с бронзовыми накладками под ключи в форме свирепых театральных масок. Рядом с лампой пылилось пресс-папье с ручкой в виде головы Зевса. И пресс-папье можно отнести в антикварный магазин – подобные вещи поднялись в цене. Кстати и шкаф, что скучал в гостиной, неплохо бы сдать на комиссию. С семейством наивных слоников, шагающих гуськом по столешнице из евсейкиного детства. Все три комнаты квартиры представляли собой хранилище разного хлама. Своего и чужого. Многие знакомые, которые «свалили за бугор» в третью волну эмиграции в конце семидесятых, и в четвертую – в конце восьмидесятых, устраивали «отвальную» в просторной квартире Дубровских.
Более того, самолет в Австрию – в этот перевалочный пункт на пути в эмиграцию – улетал из Ленинграда ранним утром. И кое-кто из отъезжающих ночевал у Дубровских – квартира у Парка Победы значительно упрощала раннюю поездку в аэропорт. Часто в ночь перед отлетом вдруг обнаруживались предметы, которые могли не пропустить на таможне. А куда их деть?! Конечно оставить у Дубровских! Так продолжалось до тех пор, пока четвертая волна не подхватила и вынесла в Америку Наталью и сына Андрона с женой. Тогда Евсей Наумович прекратил устраивать в квартире склад оставленных вещей. Часть из них роздал соседям, часть вынес на помойку, кое-что собирался снести в антикварный магазин. Давно собирался. Но пасовал перед сложностями: приглашать специалиста домой рискованно – мало ли кто явится?! Ходила молва, что многие оценщики связаны с криминалом. Глядишь и наведут бандюганов. С того времени как провалилась старая власть, бандюганы развелись, как грибы после дождя, хоть телевизор не включай. Преступления тех, кто проявлял себя в реальной жизни, о ком писали в газетах и ходили слухи, нашли отражение в бесчисленных телевизионных сериалах. Такая круговерть убийств и грабежей – реальных и придуманных – сливалась в общий зловонный пейзаж. Правда, сколько Евсей Наумович ни ходил по городу, бывало и глубокой ночью возвращался домой, но, слава богу, ни разу не попадал в неприятную ситуацию. Впрочем, история с младенцем в мусорном баке, тоже, считай, криминальное дело. Мало ли что предшествовало этому? Может быть и бытовое происшествие, хоть и трагическое. Сколько их было во все времена – впуталась девица, понесла ребенка и смалодушничала, избавилась. Ведь и он, Евсей, зачинал своего мальчика до женитьбы на Наталье. А мог бы и не жениться, отвертеться от отцовской обузы. Мог бы?! Признаться, именно эта мысль возникла у него в голове, когда Наталья поднесла ему сюрприз. И, честно говоря, если бы не дядя Сема – с которым он поделился еще и как с врачом, – неизвестно, состоялась бы их свадьба. Дядя на него тогда крепко насел – в роду Дубровских всякие были, но подлецов не было. И не Евсею начинать! Дядя дал слово, что никому не расскажет о той беседе. И слово сдержал! Своих родителей Евсей оповестил позднее, когда все с Натальей было оговорено. Надо заметить, что и Наталья не летела в супружество как бабочка на огонь, вовсе нет. Она тоже колебалась и решилась бы на аборт, да мать удержала – как ее собственная, Татьяна Саввишна, так и мать Евсея – Антонина Николаевна, которой Наталья пришлась
Евсей Наумович разглядывал привычную обстановку кабинета. Тело его наполнялось легкостью, сейчас он казался себе состоящим из одного зрения и обаяния. Приятное ощущение невесомости. Оно всегда заполняла Евсея Наумовича после дневного недолгого сна. Обычно ему хватало часа. Дневной сон особенно взбадривал – добротный, со сновидениями. Правда, сегодня сновидений не было. А вчера ему приснилась Луиза, девушка из давнего приключения с Эриком Олениным. К сожалению, детали сна не запомнились, оставив только смутный образ. И легкое ощущение запаха ее тела. Вообще воспоминания, пробуждаемые запахами, – особенность жизневосприятия Евсея Наумовича. Они возникали не часто, но держались очень устойчиво. Считалось, что увидеть во сне девицу предсказывает какое-то диво, какую-то новость. А если девица блондинка, то новость светлую, благополучную. Правда, пока ничего не предвещает благополучия. Наоборот! Он позвонил тому самому рыжему Ипату, знакомому еще по старой советской «Вечерке». Оказалось – как обычно – все не так гладко. Газета, которую собирался выпускать Ипат при каком-то частном предприятии, пока в стадии решения финансового вопроса. Но кандидатуру Дубровского Ипат держит в перспективе. Он хорошо помнит яркие заметки и статьи Дубровского, написанные по материалам Центрального исторического архива. Некоторые из них пробуждали общественный интерес к судьбам славных фамилий русских аристократов. Ипат помянул стародавнюю статью Евсея Наумовича о контр-адмирале Муханове Ипате Калиновиче – малоизвестном сподвижнике царя Петра Первого. Вероятно, рыжий Ипат запомнил ту статью потому что контр-адмирал был его тезкой. Евсею Наумовичу почему-то казалось, что здесь не обошлось без Генки Рунича. Во время встречи у подъезда Дома актера Рунич состроил довольно кислую мину, когда услышал предложение Ипата. Конкуренции опасается, что ли? Какой теперь из Евсея Наумовича конкурент? Для конкуренции нужен азарт, воля, честолюбие и толика глупости. Поживший, умудренный жизнью человек не станет тратить энергию на подобную глупость.
Евсей Наумович вытянулся всем телом до хруста в костях – сладкое, почти эротическое состояние. Он еще способен испытывать подобное блаженство. И ни к чему себя изнурять желанием, сказал сам себе Евсей Наумович, надо позвонить той прелестнице Луизе. Рано или поздно он ей позвонит, хотя бы для того, чтобы услышать ее голос с непривычной милой интонацией.
Он взглянул на телефон и провел языком по сухим губам.
Но замер, заслышав звонок в дверь. Кто это мог быть, в четыре часа дня?! Не Афанасий ли вновь появился со своим пивом, его мучитель-спаситель?
Настойчивые звуки звонка подтягивали к себе точно магнитом.
– Иду, иду! – выкрикнул Евсей Наумович, нащупывая домашние тапочки, – Не ракета. Имейте терпение.
Как назло, тапочки куда-то запропастились. И подчиняясь назойливому звонку, Евсей Наумович поспешил к двери в одних носках. Коснулся бровью окошечка дверного глазка. Внешность мужчины, стоящего на площадке, ни о чем не говорила, да и глазок был мутный, давно пора его сменить.
– Откройте, Евсей Наумович! – донеслось из-за двери. – Это я, Мурженко. Николай Федорович.
– Какой такой Мурженко? – Евсей Наумович отодвинул задвижку засова и повернул ручку замка.
В проеме двери пухлый гражданин небольшого росточка, приподняв к груди портфель, простодушно улыбался Евсею Наумовичу.
– Что-то не припоминаю, – пробормотал Евсей Наумович.
– Откуда же помнить? – радостно кивнул Мурженко. – Всего-то и виделись разок. Позвольте войти?
Без особой охоты Евсей Наумович ступил в сторону, пропуская толстячка. Теперь ему показалось, что он где-то встречался с этим человеком, но вот где…
– Что-то не припоминаю, – нетерпеливо произнес Евсей Наумович.
– Мне доводилось с вами дознание.
– Ах вот что, – подхватил Евсей Наумович не без удивления. – Чем же обязан.
– Николай Федорович, – подсказал Мурженко. – Проходил мимо, думаю, дай загляну. Вы оставили хорошее впечатление. А что вы в носках?
– Так уж получилось, извините, – пожал плечами Евсей Наумович. – Озадачили вы меня, честно говоря.
Евсей Наумович жестом пригласил гостя в кабинет. Не то чтобы он испугался неожиданного визита человека из милиции, нет, но как-то стало Евсею Наумовичу неуютно – с чего бы все это и вместе с тем любопытно.
Мурженко мелкими шажками шел впереди хозяина квартиры, поводя по сторонам стеклами очков. Соображал, куда поставить портфель. А Евсей Наумович помалкивал, он решил не особенно поощрять пребывание дознавателя в своем доме. Мурженко так и опустился в кресло у письменного стола, придерживая портфель у живота. Евсей Наумович разыскал, наконец, свои домашние тапки.
– Хорошо тут у вас, – улыбался Мурженко. – Спокойно.
– Ну, не особенно спокойно, если жалует милиция, – буркнул Евсей Наумович.