Ш.Л.ю.Х.И.
Шрифт:
— Среднестатистически для вас четверых это прозвучало бы, к примеру, так: 144–100–148 [3] .
Она усмехнулась:
— Надо полагать, тогда я вас на минутку заинтересовала.
— Логично будет прямо сейчас отправить вас всех в окружную тюрьму.
— За что?
— За препятствование офицеру полиции при исполнении им служебных обязанностей. Хватит, чтоб отвязаться от вас хоть на несколько дней.
— Лейтенант, — она надула губки, — я готова кое-что вам предложить.
3
144–100–148 — бюст — талия — бедра.
— А я не смогу отказаться?
— Зависит от вас.
— Вот что значит быть заподозренным в продажности.
— Посмотрим, — заявила она таинственно, поднимаясь с дивана и вставая прямо передо мной.
Заинтригованный, я наблюдал, как она расстегивает белую шелковую блузку сверху донизу. Потом сбрасывает ее, словно кожу, оголяясь до пояса, открывая крепкую, прекрасной формы грудь с коралловыми сосками.
— Ну, — сказала она, — давайте отложим остальное на время. Правда, я не покупаю милостей. Скажем, просто у меня разгорелся аппетит.
— Где мне найти Мендозу? — спросил я.
Это озадачило ее, но лишь на долю секунды. Зеленые глаза вновь загорелись огнем нетерпения, она села и стала осторожно снимать черные кожаные сапоги.
— Я не знаю, где найти Мендозу, лейтенант, — произнесла она ровным голосом. — У Элис не было случая сказать нам об этом.
Даже расстегнутые, черные брюки словно прилипли к коже, и стягивание их оказалось кропотливым процессом. Наконец, несколько раз вильнув бедрами, ей это удалось. Под ними оставались черные трусики размером с почтовую марку.
— Микки и Дональд, — сказал я внезапно охрипшим голосом, — они оба казались такими миленькими в своих масках. Почему им понадобилось убрать тело Элис, как вы думаете?
— Если б я это знала, лейтенант, — ответила она со смешком, — я бы, наверное, знала и их лично — так ведь?
Лиза Фрейзер со странной, застывшей усмешкой медленно стянула трусики через одну ногу, потом через вторую. И встала передо мной полностью обнаженная. В горле у меня пересохло.
— Мы можем поговорить об этом позже, — сказала она сухо, — всему свое время.
Я почувствовал боль в паху по мере ее приближения ко мне.
— Видно, вашей школе надо что-то предпринять с женским освободительным движением, — прохрипел я.
— Вот я и освобождаюсь, — ответила она мягко. — Я хочу кое-чего и хочу, чтобы это дал мне ты. Ты можешь сделать это, а? — спросила она резче. — Ты способен?
— Ты меня подкупаешь. — Теперь я стал тверд, как скала.
— Не подкупаю, лейтенант, — требую.
Она все время брала инициативу на себя. То она опускалась на меня, лежащего навзничь, то поднималась медленно и податливо, то вела себя как опытная наездница, то взнуздывая, то отпуская поводья, а в финале, при последних мощных содроганиях, откинула голову и, уже не сдерживаясь, захохотала. Посмотрела на меня, обессиленного, с триумфальным выражением лица. И произнесла удовлетворенно:
— Я всегда получаю то, что хочу, лейтенант! Вот что приходит с освобождением, если ты холодный интеллектуал.
Глава 7
— Эрнандес говорит, они хотят всего лишь провести мирную демонстрацию в долине, — рассказывал сержант Стивенс. — Выказать солидарность сборщикам фруктов.
Они намереваются пройти маршем по дороге до конца долины и там устроить короткий митинг. Он гарантирует, что никаких беспорядков его люди не спровоцируют. Они будут организованы, но не вооружены и даже не создадут пробок на дороге. Эрнандес обещает, что они будут отходить в сторону и давать проезд. Знаете, я им отчасти восхищаюсь. Очень приятный и, видимо, очень искренний парень. И у нас остановить их завтра шансов не больше, чем снести муниципалитет!
— Я думал, шериф этим уже занимался, — произнес я невинным тоном.
Лейверс, сдирающий обертку со свежей сигары, бросил на меня свирепый взгляд и прорычал:
— Что с Лоури?
— Он тоже вполне откровенен, — заметил я. — Полагает, в долине отсутствуют лица, у которых сердца исходят кровью, и если какой-то чертов мексиканец попробует в среду вывести своих людей, это станет последней заботой в его жизни. Это не означает, что хозяева запланировали насильственные акции. Они просто защищают свою собственность!
Шериф хмыкнул:
— Сколько людей у Эрнандеса, Стивенс?
— Пять-шесть сотен.
— Надо, наверно, отправить туда человек тридцать. — Шериф закурил сигару. — В случае неконтролируемых беспорядков черт знает что может выйти. И поздно будет просить губернатора вызывать национальную гвардию!
— Помните моих старых друзей Микки и Дональда?
— А как же, лейтенант! — с готовностью отозвался Стивенс. — Прошлой ночью только о них и думал, а следом шли сразу тридцать четыре сексуальные фантазии!
— Уилер, все ты виноват, — проворчал Лейверс.
— В чем? — простодушно спросил я.
— Подрываешь его моральные устои. Он был уже почти полноценный сержант, когда подпал под твое влияние.
— Вы, как всегда, на высоте, шериф. Ну вот вам еще кое-что. Кто-то заплатил за пару сотен этих масок, чтобы на прошлой неделе раздать их бесплатно детям в долине.
— Вот как. — Его голос прозвучал утомленно.
— А что, если дети их не наденут. А наденут сами плантаторы и их работники? И предположим, кто-то пустит в Эрнандеса пулю прежде, чем они дойдут до конца пути? И попробуйте-ка отыскать убийцу из двух сотен Микки-Дональдов!.
Сигара вылетела у него изо рта, словно пробка из бутылки. Он уставился на меня:
— Ты что, шутишь, Уилер!
— Та мертвая девушка, что я выдумал в пятницу… — сказал я. — Ее звали Элис Медина, и убийство ее связано каким-то образом с событиями в долине.
— Нет, шериф, это не от жары и не от духоты, — произнес Стивенс, глядя, как лицо Лейверса наливается кровью.
— Там есть малый по имени Мендоза, Пит Мендоза, — сказал я. — Кто-нибудь слышал о таком?
Оба отрицательно покачали головой.