Шабоно
Шрифт:
Она открыла рот; из ее гортани полились странные звуки, а все тело затряслось. Я протянула руку, но там не было ничего — одна лишь неясная тень, удаляющаяся в заросли. — Старая женщина, куда ты уходишь? — услышала я собственный голос. Ответа не было — лишь стук капель тумана, осевшего на листьях. На мгновение я увидела ее еще раз — такой, как в тот же день видела ее купающейся в реке; а потом она растаяла в густом ночном тумане.
Не в силах остановить ее, я видела, как она исчезла в расщелине, скрытой в земле. И сколько я ни искала, я не смогла найти даже ее платья. Это всего лишь сон,
Я проснулась в сильной тревоге, с колотящимся сердцем. Солнце уже высоко поднялось над верхушками деревьев. Никогда еще с начала нашего похода я не спала так допоздна, и не потому, что я не хотела спать, — просто Милагрос требовал, чтобы мы поднимались с рассветом.
Анхелики не было; не было ни ее гамака, ни корзины. Под деревом стояли лук и стрелы Милагроса. Странно, подумала я. До сих пор он никогда без них не уходил. Должно быть, он ушел со старой женщиной собирать плоды или орехи, которые нашел вчера, повторяла я про себя, пытаясь загасить растущую тревогу.
Не зная, что делать, я подошла к краю воды. Никогда прежде они не уходили вдвоем, оставив меня одну.
На другом берегу реки стояло дерево, бесконечно одинокое, его ветви склонились над водой, удерживая на весу целую сеть ползучих растений, на которой виднелись нежные красные цветы. Они походили на мотыльков, попавшихся в гигантскую паутину.
Стайка попугаев шумно расселась на лианах, тянувшихся, казалось, прямо из воды, безо всякой видимой опоры, потому что невозможно было разглядеть, к какому дереву они прикреплены. Я начала подражать крикам попугаев, но они явно не замечали моего присутствия.
Лишь когда я зашла в воду, они взлетели, раскинувшись по небу зеленой дугой.
Я ждала, пока солнце не скрылось за деревьями, а кроваво-красное небо не залило реку своим огнем. Я рассеянно подошла к гамаку, поворошила золу, пытаясь оживить костер. Прямо мне в лицо вперилась янтарными глазами зеленая змея, и я онемела от ужаса. Покачивая головкой в воздухе, она, казалось, была напугана не меньше меня. Затаив дыхание, я вслушивалась, как она шуршала опавшей листвой, медленно исчезая в густом сплетении корней.
У меня уже не осталось сомнений, что Анхелику я никогда больше не увижу. Я не хотела плакать, но уткнувшись лицом в сухие листья, не смогла сдержать слез. — Куда же ты ушла, старая женщина? — шептала я те же слова, что и во сне. Я позвала ее по имени сквозь огромное зеленое море зарослей. Из-за старых деревьев не донеслось никакого ответа. Они были немыми свидетелями моей печали.
В густеющих сумерках я еле разглядела фигуру Милагроса.
С почерневшим от золы лицом и телом, он замер передо мной, немного постоял, выдерживая мой взгляд, а потом глаза его закрылись, ноги подкосились, и он устало рухнул на землю.
— Ты похоронил ее? — спросила я, перекинув его руку себе через плечо, чтобы втащить его на мой гамак. Мне это удалось с большим трудом — сначала перекинула туловище, потом ноги.
Он открыл глаза и поднял руку к небу, словно мог дотянуться к далеким облакам. — Ее душа вознеслась на небо, в дом грома, — с трудом выдавил он. — Огонь высвободил ее душу из костей, — добавил он и тут же крепко уснул.
Охраняя его беспокойный сон, я увидела, как перед моими усталыми глазами выросла призрачная чаща деревьев. В ночной тьме эти химерические деревья казались реальнее и выше пальм. Печали больше не было. Анхелика исчезла в моем сне, стала частицей настоящих и призрачных деревьев. Теперь она вечно будет скитаться среди духов исчезнувших зверей и мифических существ.
Перед самым рассветом Милагрос взял лежавшие на земле мачете, лук и стрелы. С отрешенным видом он забросил за спину колчан и, ни слова не говоря, направился в заросли. Я поспешила следом, боясь потерять его в полумраке.
Часа два мы шли молча, а потом Милагрос резко остановился на краю лесной прогалины.
— Дым мертвых вреден для женщин и детей, — сказал он, указав на сложенный из бревен погребальный костер.
Он уже частично обрушился, и в золе виднелись почерневшие кости.
Сев на землю, я стала смотреть, как Милагрос подсушивает над небольшим костром ступу, сделанную им из куска дерева. Со смесью ужаса и какого-то жуткого любопытства я неотступно следила за тем, как Милагрос просеивает золу, выбирая из нее кости Анхелики. Потом он принялся толочь их в ступе тонким шестом, пока те не превратились в черно-серый порошок.
— С дымом костра ее душа добралась к дому грома, — сказал Милагрос. Была уже ночь, когда он наполнил наши тыквенные сосуды истолченными костями и замазал их вязкой смолой.
— Жаль, что она не смогла заставить смерть подождать еще самую малость, — сказала я с тоской.
— Это не имеет значения, — сказал Милагрос, поднимая глаза от ступы. Лицо его было бесстрастно, но в черных глазах блестели слезы. Его нижняя губа дрогнула, потом скривилась в полуулыбку. — Все, чего она хотела, — это чтобы ее жизненная сущность снова стала частицей ее народа.
— Это не одно и то же, — возразила я, не вполне понимая, что имеет в виду Милагрос.
— Ее жизненная сущность находится в ее костях, — сказал он так, словно прощал мне мое невежество. — Ее пепел вернется к ее народу, в лес.
— Ее нет в живых, — настаивала я. — Что толку от ее пепла, если она хотела увидеть свой народ? — При одной мысли о том, что я никогда больше не увижу эту старую женщину, не услышу ее голоса и смеха, на меня снова нахлынула безудержная печаль. — Она так и не рассказала, почему была уверена, что я пойду вместе с ней.
Милагрос заплакал и, выбрав уголья из костра, стал тереть ими свое мокрое от слез лицо.
— Один наш шаман сказал Анхелике, что хотя она и покинула свою деревню, умрет она среди своего народа, а душа ее останется частью родного племени. — Милагрос жестко взглянул на меня, словно я собиралась его перебить. — Этот шаман уверил ее, что об этом позаботится девушка с волосами и глазами такого цвета, как у тебя.
— Но я думала, что ее народ никак не контактирует с белыми, — сказала я.
Слезы текли по лицу Милагроса, пока он объяснял, что в прежние времена его народ жил ближе к большой реке. — Теперь о тех днях помнят лишь немногие оставшиеся в живых старики, — сказал он тихо. — А позднее мы стали все дальше и дальше уходить в лес.