Шаг к звездам [= Вспышка]
Шрифт:
Глинобитные лачуги, окружающие руины, выглядели обитаемыми, но крайне убогими: Антон наблюдал, как возятся в пыли полуголые дети, в то время как подростки постарше помогали уцелевшим во время ночного боя контрабандистам перегружать тщательно упакованный «товар» из багажников машин на низкорослых, выносливых мулов.
Кроме детей, меж глинобитных построек изредка появлялись женщины — они не обращали внимания на подъехавшие машины, занимаясь своим нехитрым бытом, пока один из боевиков не отправил нескольких из них к Пянджу.
Покорно взяв сосуды для воды, они цепочкой потянулись
Караван к тому моменту уже полностью перегрузился на мулов, джипы загнали внутрь руин через широкий пролом в стене, и теперь боевики расположились в тени полуразрушенного здания, ожидая наступления сумерек. Двое подростков, помогавших вьючить груз, получили свою мзду и исчезли, женщины, ходившие к берегу, о чем-то поговорили с командовавшим погрузкой низкорослым афганцем и спокойно вернулись к своим делам.
«Рутина…» — подумал Антон, опуская электронный бинокль. Сонная жизнь, грязные полуголые дети, подростки в рваном камуфляже, незамысловатая смена дорогих машин на вьючных животных — все это в сравнении с привычными Извалову картинами современного мира производило гнетущее впечатление.
«Здесь оканчивается цивилизация…» — думалось ему. Вряд ли быт этих людей радикально менялся на протяжении последних столетий, а ведь на земле оставалось немало подобных мест, где время застыло, словно муха, попавшая в густой сироп. Конечно, они не могли полностью оградить себя от воздействия стремительно развивающейся техногенной цивилизации, но дети, выросшие тут, не понимали ее, равнодушно пользуясь лишь некоторыми плодами высоких технологий.
«Мир раскололся» — подобная мысль все настойчивее стучалась в сознание Антона. Он не испытывал острой жалости к жителям кишлака, но и презрения, ненависти также не было в его душе. Они не умели жить иначе, и на примере этого убогого местечка становилось ясно: цивилизацию в любом случае ожидают серьезные потрясения. Люди на протяжении бурного двадцатого столетия стремительно отдалялись друг от друга, расслаиваясь уже не только на богатых и бедных — этот критерий, видимо, отыграл свою роль и вскоре должен исчезнуть, теперь наступал черед иных градаций, которым будут подвержены уже не отдельные прослойки общества, а целые народы.
Кто-то стремительно уходит вперед по пути прогресса, а кто-то остается в прошлом, пропасть, поначалу похожая на трещину, постепенно становится неодолимой. Примером тому мог служить Алим, получивший качественное образование. Но его мировоззрение не изменилось, он впитал знания и направил их в разрушительное русло, стремясь уничтожить ту часть цивилизации, которая казалась ему надменной, непонятной, преследующей неправильные цели…
«Начинать надо отсюда, с хибар и лачуг, с американских трущоб и питерских подвалов, детей нужно воспитывать в чистоте, сеять в их разум зерна интеллекта, иначе мир рухнет, огромное количество людей попросту не сможет шагнуть на новую ступень развития и отвергнет ее…»
Мысль была здравой, но Антон не мог отделаться от ощущения, что она запоздала как минимум на полвека…
А ведь
Значит, все-таки есть судьба, которая явилась к нему с тем памятным появлением Сергея Давыдова? Он просто выдернул тонущий рассудок Антона из трясины, а сам не успел выбраться, не смог… Выходит, прежде чем создавать искусственный разум, лететь к звездам, нужно остановиться, оглянуться назад и увидеть, что мир уже треснул и огромная часть человечества осталась по другую сторону стремительно расширяющейся пропасти?..
Ночь подкралась незаметно.
По другую сторону реки, на таджикском берегу, в стрелковой ячейке у прибора ночного видения примостились двое людей в камуфляжной форме: один, бородатый и широкоплечий, курил, привалившись спиной к укрепляющей стенку окопа почерневшей от времени «плетенке», второй, отхлебывая из обтянутой брезентом фляжки, равнодушно смотрел на мутные воды Пянджа…
— Сержант, почему тебя зовут «вечным дембелем»? — внезапно спросил он, покосившись на бородатого напарника.
Тот ответил не сразу. Затянулся, пряча огонек сигареты в согнутой ладони, потом погасил окурок о треногу крупнокалиберного пулемета и только тогда произнес:
— Домой никак не уеду, вот почему.
— А зачем не уедешь? — бесхитростно переспросил Мурзоев.
Наступила пауза, в которой опять зазвенела тишина.
— А кто вас, раздолбаев, здесь строить будет? — наконец резонно ответил сержант Щеглов. Встав с корточек, он приник к прибору, и в этот миг далеко у горизонта вдруг вспыхнуло и погасло беззвучное зарево, потом еще, еще…
— Опять где-то воюют, — философски заметил сержант. — Вчера стреляли. Сегодня, похоже, минометы работают… — добавил он, поворачивая округлую подставку с закрепленными на ней бинокулярами ночной оптики.
В эту секунду на границе разрешения прибора мелькнула смутная тень.
Щеглов моментально напрягся. Луна по-прежнему серебрила воды реки, но этот свет не помогал, наоборот, лунная дорожка делала тьму по бокам еще более контрастной, непроницаемой. Прибор ночного видения был старым, он не позволял различить деталей происходящего — линзы, обработанные специальным составом, показывали лишь размытое зеленоватое пятнышко, движущееся на фоне непроницаемой тьмы. Кто там находится на самом деле: человек, баран или, быть может, заблудившийся пес, было совершенно непонятно.
— Ну-ка… — Сержант оторвался от бинокуляров, привычно приложившись к потертому пулеметному прикладу. В его распоряжении был только один испытанный способ проверки, тем более что замеченный тепловой всплеск находился на этом берегу, в запретной зоне.
Резко клацнул затвор, и ночную тишь раскроила оглушительная очередь. Хоботок огня, пляшущий на срезе пламегасителя, вырвал из тьмы сосредоточенное лицо Щеглова и силуэт вытянувшего шею рядового Мурзоева.
Никто не вскрикнул, не побежал, и сержант, для верности поведя стволом, отпустил гашетку.