Шаг вправо, шаг влево: от Америки до Борнео

– В Камбоджу?! – поражались мои друзья. – Совсем с ума сошла! Ты что, не знаешь, что это самая заминированная страна в мире? Шаг вправо, шаг влево и…

Я тоже начиталась в Интернете про все опасности, что подстерегают путешественников: до сих пор на оставшихся еще со времен гражданской войны пехотных минах подрываются

Но… охота пуще неволи.

Конечно, мудрец постигает мир, не выходя из дому. Я не мудрец. И путешествие для меня и способ познать иной мир, и способ обнаружить что-то глубоко запрятанное в себе. Одним словом, примерить свой аршин, проверить, насколько он соразмерен другому. Есть ли в этом смысл? Наверное. Ведь не случайно добрую половину мировой литературы составляют «путешествия», будь то «Одиссея» или «Хожение за три моря», «Путешествия Синбада-морехода» или «Путешествие из Петербурга в Москву». Даже такое, как у Стерна, которое состоит из спуска по трем ступенькам лестницы. Тут главное, какую точку отсчета берешь за отправную и конечную.

Вообще-то, охота к перемене мест сродни вирусу. И никакие прививки предыдущих поездок не способны полностью излечить от него, поскольку каждый год вырабатывается новый штамм. На этот раз выбор произошел сам собой. Моя приятельница Ирина Шмелева – преподаватель кхмерского языка в Институте стран Азии и Африки – обмолвилась, что давно не была в Камбодже и собирается снова поехать туда. Это и решило все. Побывать в чужой стране, где будешь не только видеть, но и «слышать»… Что может быть удачнее?

На следующий день после прилета рано утром мы вышли из отеля… и пережили то, с чем сталкивается приезжий и что его сразу ошеломляет: по улице движется плотный поток мотоциклов, машин и тук-туков (так здесь, как и во всей Азии, называют моторикш). Поток движется непрерывно, без единого просвета. Желание перейти на другую сторону выглядит попыткой ни с того ни с сего совершить самоубийство.

Размахивая руками, как ветряные мельницы, пугая водителей и мотоциклистов, которые не понимали, что эти баранги (от «фаранг» – сначала француз, а потом иностранец вообще) предпримут в следующую минуту, мы отважились – деваться-то некуда! – в первый раз перейти улицу. Преодолев несколько перекрестков и пообвыкнув, мы старались идти спокойным, ровным шагом, не шарахаясь и не бросаясь вперед, а водители приноравливались к нашему темпу: где надо тормозили, где без этого можно было обойтись, продолжали двигаться в своем неторопливом ритме. И за время нашей поездки мы всего два раза видели происшествия на дорогах. Но и эти случаи заканчивались без кровопролития. Это, конечно, не означает, что в Камбодже вообще нет аварий. Сами местные жители считают, что происшествий хватает. Но если бы такая толкучка царила на улицах других городов, то, как мне кажется, трагических исходов было бы намного больше.

– В мои студенческие годы машин почти не было, – отметила Ирина. – Тук-туки тоже отсутствовали. Правда, ходили небольшие автобусики (если их так можно назвать), но их было мало. И туда набивалось столько народу, что просто так, без боя, не влезешь. Из окон торчали руки и ноги. К тому же от того места, где я жила – неподалеку от посольства, – до института, приходилось делать две или три пересадки. Так что я украдкой брала велорикшу.

– Украдкой?

– Ну да. Советским запрещалось ездить на велорикшах. Это считалось эксплуатация человека человеком. А как мне еще было добираться до института? Пешком? Ерунда какая-то! Несмотря на предосторожности – я вела себя как шпион на задании, – кто-то засек, тут же донес и мне устроили разборку. Как ты сама помнишь, в те годы еще то ханжество царило.

– А после твоей последней поездки с делегацией что изменилось?

– Как выглядел город после ухода войск Пол Пота, мы не знаем. Наша делегация приехала после. Все коммуникации только налаживались, антисанитария царила жуткая. Нас поселили на очень хорошей вилле, но советовали строго-настрого: «Встанете под душ, зажмурьте глаза, закройте нос и рот, чтобы и капля воды не попала». Зубы чистили только водой из бутылок для питья. Ни в коем случае нельзя было набирать из-под крана.

Мы прошли два-три квартала, когда я наконец осознала, что глаз успел отметить намного раньше: жизнь кхмеров проходит на виду у всего честного народа. Я даже не говорю о тех, для кого гамак у забора (или два, в зависимости от благосостояния), расстеленная на тротуаре циновка – составляли «стол и дом».

Нет, я имею в виду тех, у кого квартира располагается на первом этаже. Каждый владелец превращает ее в магазинчик, пошивочную или обувную мастерскую, жестяную лавку, прачечную или в недорогую забегаловку, расставив два-три столика со стульями, – сколько может вместить обычная жилая комната. Навес над тротуаром позволял немного расширить пространство. Здесь, под навесом, готовили, ели, спали, просеивали рис, ссыпая очищенный в большие мешки, резали оранжевые корни для просушки. Повернувшись спиной к улице, кто-нибудь смотрел телевизор, а в нескольких шагах от него – под следующим навесом – устраивались игроки в шахматы или карты.

«Окно на улицу стоит любого театра!», – воскликнул Олеша в книге «Ни дня без строчки». Что окно! Здесь вся улица, каждый дом – маленький театр, где идет свое представление, сразу сотни сцен, три стороны которой открыты взору любого человека. И не только взору. Пробираясь по узкому пространству тротуара, сделав один незаметный шаг вправо или влево (в зависимости от того, по какой стороне улицы идешь) – ты то пересекаешь «прихожую», то вваливаешься в «спальню», то оказываешься в «столовой». Из стороннего наблюдателя невольно оказываешься участником семейной жизни.

Забегая вперед, скажу, что за все время нашего пребывания мы не видели ни одного семейного скандала, не слышали ругани, вообще не видели ни одной ссоры. Но это мы осознали уже где-то к середине поездки.

Зато в доброжелательности кхмеров я имела возможность убедиться буквально в первые часы. В тот момент, когда я увидела, как прямо на улице, повесив зеркало на заборе и поставив стул, парикмахер стриг клиента, не выдержала и начала фотографировать.

Попробуйте себе представить, как повел бы себя гражданин Англии или Германии, если бы я попыталась сфотографировать его без разрешения, сидящим в шезлонге на газоне или под деревом собственного садика пусть и выходящего на улицу? Это выглядело бы нарушением знаменитого «прайвеси» (частная жизнь). За что можно поплатиться в прямом смысле слова. Поэтому и приглянувшиеся сценки в Пномпене я сначала снимала украдкой. Ничего хорошего из этого не получалось.

«Хватит браконьерствовать!» – решила я и сменила тактику: вставала так, чтобы вся нужная мне сценка входила в кадр, щелкала, а когда участники съемки оборачивались, глядя на меня с недоумением или растерянностью, улыбалась и приветливо махала рукой. И мне тотчас отвечали такой же улыбкой и приветственным жестом. Если растерянность не сходила с лица людей, я подходила и показывала, что получилось. Все заканчивалось всеобщим весельем и радостью. Иной раз они начинали позировать и просили еще раз сфотографировать в том виде, в каком им хотелось остаться в кадре. И мы расставались, довольные друг другом.