Шаги по стеклу

Бэнкс Иэн М.

Грэм мысленно улыбнулся, вспоминая тот разговор. Ее отличало довольно своеобразное ощущение времени. Она вела свой собственный отсчет часов и минут, жила по какому-то прихотливому внутреннему хронометру. Словно иллюстрируя избитую шутку о женской пунктуальности, она вечно опаздывала. Но все-таки приходила. Почти всегда. Сперва они встречались только в будние дни, причем всегда в пабах, неподалеку от ее дома. Болтали о том о сем, делая открытие за открытием. Ему не терпелось побольше узнать о ее прежней жизни, о поступках и мыслях, но она проявляла сдержанность. Ей больше нравилось обсуждать фильмы, книги, пластинки, и, хотя она проявляла к нему интерес, расспрашивала о его жизни,

ему это было в каком-то смысле досадно, пусть и лестно. Он любил ее, но его любовь, любовь, которую он хотел разделить с ней, как бы остановилась на ранней стадии, зашла в тупик, впала в зимнюю спячку. Говорить про Стока она отказалась раз и навсегда.

Грэм шел дальше по Эмвелл-стрит. Как дела? — спросил он сам себя. Ничего, все нормально. Он проверил ногти на руках. Ему потребовалось битых полчаса, чтобы привести их в порядок с помощью уайт-спирита, щетки, мыла и воды. Удалось также вывести брызги краски с одежды. Он одолжил у кого-то из приятелей крем «Нивея», чтобы немного смягчить пересушенную, загрубевшую кожу рук. Однако с пальцев никак не оттирались пятна черной туши — накануне он рисовал портрет Сэры. Грэм даже улыбнулся: она вошла в его плоть.

Его путь лежал мимо городского сквера. Над воротами бессильно поник транспарант, зазывающий на какой-то праздник. Грэм пригляделся повнимательнее, чтобы запечатлеть в памяти его изгибы и контуры — на будущее. С этим можно поиграть, можно добиться дополнительного эффекта, изображая слабо натянутое полотнище, на котором многие буквы причудливо деформированы, а то и вовсе неразличимы из-за складок на ткани. Он вспомнил, что однажды проходил мимо этого самого места, еще в мае, когда они начали встречаться еще засветло и подолгу прохаживались вдоль канала. В тот раз лил жуткий дождь, а над городом недовольно урчали раскаты грома. Он промок до нитки и надеялся зайти к ней домой, чтобы обсушиться; до сих пор она ни разу не приглашала его к себе в квартиру. Добравшись до ее дома, он нажал на кнопку переговорного устройства, ожидая услышать ее потрескивающий, искаженный голос, но ответа не последовало. Он звонил и звонил. Потом сделал шаг назад; от дождя щипало в глазах; струи затекали в рот и за шиворот; теплые, крупные, тяжелые капли молотили по всему телу; от этого возникло какое-то эротическое чувство, сердце забилось от нежданного порыва сексуальной фантазии; вот сейчас она его позовет к себе... нет, она сама появится откуда ни возьмись, такая же промокшая, и поймает его взгляд... они войдут в подъезд... Но нет.

Ему пришлось тащиться до самой Аппер-стрит, до остановки автобуса — ближе не нашлось ни единой телефонной будки. От его одежды поднимался пар; в будке воняло мочой. Грэм набрал номер, послушал гудки и сделал вторую попытку, проговаривая цифры вслух, словно заклинание, причем внимательно следил за тем, чтобы палец попал в нужное отверстие на диске. Телефон отзывался двойными гудками. Трр-тпрр, трр-трр, трр-трр. Усилием воли он пытался заставить ее снять трубку, воображал, как она возвращается домой, как слышит телефонные звонки еще с улицы... отпирает дверь подъезда... бежит по лестнице... бросается, вся промокшая и задыхающаяся, к телефону, хватает трубку... ну... ну же...Tpp-трр, трр — трр, трр — трр. Ну пожалуйста.

У него заболела рука; рот свело гримасой невероятного огорчения; с волос по лицу и по спине стекали струйки воды.

Ответь, ответь, ответь; трр-трр, трр-трр, трр-трр.

За дверью будки собралась очередь. Дождь не прекращался, хотя лил уже не так сильно. Какая-то девушка постучала ногтем по стеклу, но он отвернулся, сделав вид, что ничего не слышит. Умоляю, ответь... трр-трр, трр-трр, трр-тр...

Вскоре дверь будки распахнули снаружи. Совершенно мокрая блондинка в потемневшем от дождевой воды пальто яростно напустилась на Грэма:

— Ты что себе позволяешь, а? Я тут двадцать минут мокну, не видишь, что ли? Да он еще и монету не опустил!

Грэм молча повесил трубку и пошел на автобус. В отверстии телефона-автомата остался его десятипенсовик, а на телефонном справочнике — приготовленная стопка монет. Ему стало дурно.

Когда он позвонил на следующий день, Сэра извинилась; оказывается, она спряталась под одеяло, прихватив плеер, и на полную громкость включила свою любимую кассету Дэвида Боуи, чтобы заглушить гром. Он засмеялся, переполняемый нежностью.

Грэм миновал небольшое строение; во дворе с лотка продавали свежую выпечку. Пока он раздумывал, не купить ли себе чего-нибудь пожевать, лоток уже остался позади, а возвращаться было не с руки, хотя от запаха сдобы заурчало в животе. Прошло уже четыре часа с момента, как он перекусил все в том же кафе, где зимой расспрашивал Слейтера про Сэру.

Он перешел на другую сторону. Оставалось подняться в горку, а там уже будет Клермонт-Сквер, где за высокими деревьями прячутся высокие дома, некогда респектабельные, потом пришедшие в упадок, а ныне реставрируемые, взирающие сверху вниз на суматоху Пентоивилл-роуд. Грэм в очередной раз переложил пластиковую папку в другую руку. В папке лежали фафические портреты Сэры ффитч — его гордость. Рисунки были выполнены в экспериментальной, новой для него манере, которая, как он чувствовал, наконец-то стала ему по-настоящему удаваться. Возможно, говорить с уверенностью было бы преждевременно, но он считал, что в папке лежат его лучшие работы. Это согревало душу. Тоже, кстати, доброе предзнаменование— все одно к одному...

Как-то у них произошел разговор на двух уровнях — они переговаривались между мостовой и окном второго этажа; это было еще в апреле, когда он всего лишь во второй раз зашел за ней, чтобы отправиться на послеобеденную прогулку вдоль канала.

Стоило ему нажать на кнопку домофона, как Сэра подошла к окну, подняла раму и выглянула из-за темно-коричневой шторы:

— Привет!

Грэм остановился посреди проезжей части.

— Выйдешь гулять? — шутливо спросил он, подняв лицо к солнцу.

В этот миг рама скользнула вниз и прижала ее к наружному подоконнику. Сэра со смехом покрутила головой:

— Ай!

— Больно? — спросил он. Она попробовала высвободиться.

— Нет, нисколечко. — Сэра заерзала. Грэм приложил к глазам ладонь козырьком, чтобы не слепило солнце. — Сейчас попробую выбраться. Не хотелось бы тут застрять.

Грэм коротко посмеялся, но в глубине души встревожился. Вдруг он представил себе, как она выглядит сзади, облокотившаяся на кухонный подоконник; в голову полезли недостойные эротические мысли, и он огляделся по сторонам, опасаясь увидеть черный мотоцикл «БМВ», однако в пределах видимости его не обнаружил. Когда она приглашала его к себе, мотоцикла под окнами не оказывалось; ей было предпочтительнее, чтобы Грэм со Стоком держали дистанцию. Сэра захихикала.

— Вечно мне не везет, — сказала она, ставя локти на подоконник. На ней была просторная клетчатая рубашка, словно от маскарадного костюма лесоруба.

— Ты как, — повторил он, — гулять-то выйдешь?

— А куда пойдем? Ты меня уговори.

— Ну, не знаю. Вдоль канала больше неохота?

— Да как-то так... — Она поежилась, глядя мимо него и обводя взглядом горизонт. — Ага, придумала: к Почтовой башне.

Обернувшись, Грэм поглядел сперва на юг, потом на запад, хотя прекрасно знал, что с мостовой ничего не увидит.