Шаги по стеклу
Шрифт:
Могу, между прочим, выброситься из окна, подумалось ему, но здесь невысоко, да и ни к чему снова показывать свою боль и обиду. А еще могу задернуть шторы и прыгнуть на нее, зажать ей рот, швырнуть на стол, сорвать одежду, распнуть... короче говоря, сыграть другую роль. На суде можно будет прикрыться временным Помрачением на почве ревности: нормальный судья скорее всего вынесет оправдательный приговор. Заявлю, что не применял оружия (разве что известным тупым предметом — между ног, и еще более тупым предметом — по затылку, первозданная кара, вековечная жестокость, крайняя непристойность наслаждения, радость, вывернутая наизнанку, обернувшаяся мукой и ненавистью. Да, вот именно — какая идеальная пытка, архетип всех хитроумных приспособлений, с которыми испокон веков баловались мы, парни. Разбить и уничтожить изнутри,
Она сама меня спровоцировала, ваша честь.
Да, сама спровоцировала, и пошли вы в задницу, ваша честь. Я этого не сделаю — ни с ней, ни с собой. По мне, прав был Пилат: умыл руки и позволил толпе вершить постыдный суд. Видишь, Слейтер, я все-таки ношу мозги там, где положено. Грэм повернулся. Он бы не удивился, замахнись на него Сэра кухонным ножом.
Но она по-прежнему сидела к нему спиной. Черные волосы были собраны на затылке и стянуты в узел.
— Ну, я пошел. — Его охватило тщетное, пустое удовлетворение от того, что голос почти не дрогнул.
Он без суеты прошагал мимо нее, ступил с линолеума на ковер, поднял папку с рисунками. У него мелькнула мысль оставить их здесь, но пластиковая папка еще могла пригодиться, бросать ее было бы глупо, а вытаскивать рисунки — тем более.
В прихожей он скосил глаза и увидел, что Сэра не сдвинулась с места. Она как каменная сидела на стуле и наблюдала за ним. Прикрыв за собой тонкую, хлипкую дверь квартиры, Грэм спустился по лестнице и вышел из подъезда. Он перешел на другую сторону, свернул на Мэйгуд-стрит и зашагал вперед. Ему хотелось надеяться, что она его позовет, окликнет из окна, но он твердо решил не возвращаться.
Однако вдогонку не донеслось ни звука, и он продолжил путь.
Когда до слуха Сэры донесся щелчок наружного замка, а за ним — шаги по тротуару, она вдруг сникла, как тряпичная марионетка, и уронила голову на скользкие от пота руки со сцепленными на столе пальцами. Взгляд остановился на гладкой темной столешнице. Дыхание стало ровнее, пульс перестал частить.
Мотоцикл снова набрал обороты, влился в поток транспорта и под хор негодующих гудков и сирен снова заглох. Байкер заскрежетал зубами, почувствовал, как из-под шлема текут струйки пота, ругнулся и снова добавил газа. Движок закашлял, мотоцикл дернулся, вильнул в сторону и притерся к длинному грузовику фирмы «Уотниз», на котором в задней части кузова возвышались немногочисленные алюминиевые бочки с пивом, сверкающие на солнце. Байкер крутанул ручку газа, чтобы вклиниться перед грузовиком. Но стоило ему поравняться с кабиной водителя, как двигатель снова стал глохнуть. Сразу после обгона пришлось сбросить скорость. Мотор грузовика ревел прямо над ухом. А мотоцикл, как нарочно, совсем сдох. Байкеру ничего не оставалось, как попытаться опять свернуть к поребрику. Дожидаясь просвета в потоке машин, он не обращал внимания на отчаянные сигналы водителя грузовика, которому преграждал путь.
Движок зафыркал и вдруг нежданно-негаданно ожил, заработал как ни в чем не бывало. Байкер стиснул зубы и ударил по газам. Мотоцикл бросило вперед. Сзади, из кабины грузовика, донеслись возмущенные крики. На пересечении Пентонвилл-роуд и Аппер-стрит горел красный свет; осталось всего ничего — проехать перекресток и кратчайшим путем, по Ливерпуль-роуд, домчаться до Хаф-Мун-Кресент.
У светофора с ним поравнялся пивной грузовик. Водитель обрушил на байкера поток ругани, но тот промолчал. Когда зажегся зеленый, грузовик двинулся вперед, а мотоцикл опять заглох, потом ожил, с воем рванулся в погоню за грузовиком и начал его обходить. Водитель грузовика вдавил педаль в пол. Мотоцикл снова закашлял, потом зарычал ровно, затем опять скис; на широкой мостовой Аппер-стрит он притерся к грузовику почти вплотную, чтобы при первой же возможности подрезать его и свернуть на Ливерпуль-роуд.
На дорожном покрытии байкер заметил выбоину (боковым зрением, поверх кузова грузовика, он видел людей, толпившихся на автобусной остановке). Она была продолговатой, но не особенно широкой, от ее дальнего края тянулся темный след раскрошившегося асфальта. Ее вполне можно было объехать, и байкер заложил аккуратный вираж.
Казалось, пивной грузовик тоже с легкостью минует выбоину, но он почему-то дернулся как раз в ее сторону,
Грэм шагал по тротуару под безжалостным послеполуденным солнцем. Он прошел вдоль Пентон-стрит и оказался в квартале, где почти все здания были снесены. Память о них хранили разве что пыльные, заросшие бурьяном пустыри, обнесенные ограждениями и проходами из новых, блестящих листов рифленого железа; в отдалении виднелись немногочисленные уцелевшие постройки, кособокие и облезлые; их крыши растеряли изрядную часть сланцевого шифера и прогнулись под тяжестью лет, мутные окна глядели старчески подслеповато, над верхними этажами обнажились изъеденные балки. Вдоль дороги был уложен новый бордюр, но тротуары пока не заасфальтировали — под ногами скрипел песок, смешанный с пылью. Грэм на ходу заглядывал в просветы между листами железа. За ограждениями большей частью царило запустение, среди причудливых мусорных заносов привольно росли сорняки. Но кое-где начиналось строительство: он увидел сложенный стопками кирпич и длинные траншеи с забетонированным дном, приготовленные под фундамент; натянутые веревки показывали направление и уровень будущей кирпичной кладки.
Так он шел среди железа и цементной пыли, смотрел вокруг, но ни на чем не задерживал взгляд; влажноватый воздух, сотрясаемый грохотом транспорта и воем гудков, ударял в ноздри зловонием гниющей помойки. Впереди была Ливерпуль-роуд, а дальше — Аппер-стрит.
О том, что с ним произошло, он думал как-то отстранение, словно все это случилось с кем-то другим. Он не мог дать непосредственную оценку этим событиям, не мог примерить их к себе. Они оставались в другой плоскости, которая не соотносилась с плоскостью его собственного бытия. Значимость произошедшего оказалась слишком огромной, чтобы переварить ее за такой короткий срок; это можно было сравнить с нашествием вражеской армии, которая после долгой осады снесла городские ворота, однако в укрепленную столицу вел только один узкий проход, и враги просачивались туда постепенно, занимая улицу за улицей, дом за домом; широко раскинувшийся город был обречен, но в первые часы этого не было заметно, и жизнь пока еще шла своим чередом.
На Аппер-стрит была пробка; в районе автобусной остановки виднелась синяя мигалка «скорой»; прохожие вытягивали шеи, заглядывая поверх голов, и старались протиснуться поближе к месту происшествия. Грэм при всем желании не мог бы туда подойти, да и не хотел задерживаться в людном месте.
Он пробрался между застывшими рядами машин, на середине проезжей части пропустил медленно ползущий в южном направлении транспорт, миновал еще одну строительную площадку, где подпирали небо башенные краны и вихрилась пыль, а потом зашагал по маленьким улочкам, не видя человеческих лиц и только прижимая к себе черную пластиковую папку, — он направлялся туда, где виднелись деревья.
Ричард Слейтер лежал в постели со своей старшей сестрой, которая была известна Грэму как миссис Сэра ффитч; на самом деле ее звали миссис Сэрра Симпсон-Уоллес (в девичестве Слейтер).
На коже обнаженных тел смешался их общий пот. Сэрра в очередной раз нащупала под кроватью коробку с бумажными салфетками, обтерлась и бросила влажный комок в небольшую плетеную корзину, стоящую в изножье. Потом она встала, потянулась и тряхнула спутанными черными волосами.
Слейтер наблюдал за ее движениями. Он снова наставил ей синяков. На предплечьях, на бедрах, под ягодицами уже проступали темные отметины. Вдобавок он укусил ее прямо в широкую полосу белого шрама (где чувствительность к боли почти отсутствовала). При этом она охнула, вскрикнула, но ругаться на сей раз не стала — наверно, была рада-радешенька, что Грэм не стал распускать руки. И все-таки Слейтер чувствовал себя виноватым. Он был слишком груб и за это презирал сам себя — а заодно и ее. Ни с одной другой женщиной он так не поступал и даже не испытывал такой потребности. С нею же не мог удержаться. Ему хотелось ее щипать, давить, колоть, трясти, толкать, кусать, оставить на ней свою отметину. Либо все, либо ничего; иначе — только холодное, бесчувственное желание, словно позыв к мастурбации.