Шаги по земле
Шрифт:
Подобные сюрпризы главный инженер строил мне все годы сотрудничества. Поэтому на него работать я перестала, перешла в команду директора, тем более что той же осенью была избрана секретарем партийного бюро. Это означало многое — наравне с директором я стала первым лицом предприятия и отныне отвечала за его работу перед партией так же, как директор отвечал перед государством.
Фактически это был рубеж, где я распрощалась со специальностью, полученной в университете, — распрощалась в прах. Если переход на производство означал расставание с наукой и научными амбициями, то уклон в партийную работу был полным отходом от того, чему меня учили в высшей школе и чем я до этого занималась.
Естественно может возникнуть вопрос: почему при столь подлой непредсказуемости главного инженера я не ушла оттуда совсем, как уходила отовсюду, где возникали помехи, трудные для устранения. Ну, во-первых, партийное поручения… Оно обязывало. Но это, конечно, не главное.
Главным было то, что я, хоть морально и страдала от ухода в производственную среду, все же оценила преимущества стабильной работы, отсутствие командировок, творческого напряжения, необходимости постоянно искать неординарные решения неординарных проблем. Специфика любого творчества, в том числе и научного, такова, что оно занимает мысли больше положенных трудовым законодательством восьми часов рабочего времени, изматывает, порой не дает спать. С возрастом это утомляет, становится все более нежелательным, особенно если нет мотивации, перспективы, цели, ради которой стоит терпеть постоянное кипение мысли. К тому же, на новом месте мне положили хороший оклад, превышающий не только мой институтский, но и Юрин. Юра к тому времени вполне состоялся, имел ученую степень кандидата технических наук, ученое звание старшего научного сотрудника (что соответствует званию доцента в вузе) и по должности был старшим научным сотрудником. И все же на типографии мне платили больше. Так куда и зачем мне было уходить?
После свинского поступка главного инженера, дабы вывести меня из-под его влияния, директор предложил мне занять должность начальника отдела кадров — чиновничью, в интеллектуальном плане проигрышную по сравнению с инженерной. Он извинялся и уговаривал не отказываться, полагая, что я обижусь на его предложение. Но я согласилась. Обязанности начальника отдела кадров были простые и удачно сочетались с работой по партийной линии. Фактически это была работа с людьми, их квалификацией и общим культурным уровнем. Так что я принялась за дело с энтузиазмом.
Увлеченность новой работой, однако, продолжалась недолго — пока не появилась привычка к ней, пока она не превратилась в рутину — однообразное, неинтересное занятие. И тут снова проявилась основная черта моей натуры — неумение работать без душевного полета. Теперь бы его назвали креативностью, а тогда была другая риторика — говорили о приверженности новизне, творчеству, таланте не успокаиваться на достигнутом. Действительно, во мне снова проснулась жажда совершенствовать то, что я делала, желание экспериментировать, что-то создавать или переиначивать, тем более что наступали времена, требующие смелости и способности рисковать.
Качество, определяемое словами «смелость и способность к риску», — это попросту эвфемизм позитивного авантюризма, сумасбродства с полезным итогом, потакания своим «я хочу», причем потакания вероломного, обнадеживающего всех, и себя тоже, соблазнительными результатами. Оно во мне всегда было и толкало на неординарные поступки, проявившись в первом классе уходом с уроков и в дальнейшем неизменно приправляя собой любые мои занятия. Я всегда делала только то, что хотела.
За свое «я хочу» мне ни разу не пришлось пожалеть: проявляясь к месту и вовремя, оно также имело чутье и меру и выводило меня на хорошую дорогу. И вот опять оно заговорило, а я откликнулась. Благодаря этому, с одной стороны, на ДКТ был создан издательский передел с должностью главного редактора, которую я заняла. А с другой стороны, возникло мое предприятие, продержавшееся довольно долго — 17 лет. Об этом я расскажу в главе о предпринимательстве.
Трудно писать о расставании с ДКТ.
В пятницу, 14 июля 1995 года, мне исполнилось 48 лет. Этот день я провела в поездке — ездила в Донецк на региональную книжную базу для решения одного неприятного конфликта, лишь косвенно связанного со мной. Но я хотела его исчерпать — не любила неряшливой работы, зависших на неопределенности отношений. Вопрос уладился как нельзя лучше, меня там встретили, согласились помочь и даже поздравили с праздником. А дома ждали гости, уже сидящие за столом, — Юра все приготовил в лучшем виде. Я была тронута его вниманием и усердием.
Никто не предполагал, что это был последний день моей трудовой деятельности, а по сути — последний день моей молодой счастливой жизни. Дальше началось погружение в преисподнюю.
В понедельник с утра меня и главного бухгалтера типографии пригласил к себе Николай Игнатьевич и сказал, что с завтрашнего дня его убирают с должности в связи с финансовыми нарушениями. Дело, мол, даже может завершиться судом. А значит, будут третировать и нас, людей из его окружения. Коль дело касалось финансов, то Майя Иосифовна, главный бухгалтер, не стала рисковать и выжидать — не выходя от директора, написала заявление об уходе по собственному желанию, через полчаса забрала свою трудовую книжку и ушла, чтобы спустя месяц-два оказаться в Сан-Франциско. Я же решила не спешить — меня-то финансы не касались.
Еще до этого, когда Николай Игнатьевич озвучил желание уйти на покой, на его место прочили меня. И коллектив не возражал, моя кандидатура обсуждалась в Областном управлении по печати. Рекомендации раздавал сам Николай Игнатьевич, не посвящая меня в них — хотел сначала получить принципиальное согласие высших инстанций, а потом преподнести мне подарок. Но я, услышав об этом от обязательных в таком деле «шпионов», решила не соглашаться, если дело коснется реального предложения. Резоны мои были просты и понятны: у меня не было ни полиграфического образования, ни досконального практического знания технологии книгопечатания. А без них я могла стать заложницей специалистов среднего звена и марионеткой в руках того, к кому проявлю доверие. Но о смене директора поговорили и замолчали, казалось, вопрос потерял остроту, и все потекло по-старому. И вдруг такое известие!
Директор не блефовал и не ошибся, во вторник явился его преемник, человек из нашего коллектива, но… креатура главного инженера, один из его приспешников. И уже можно было не сомневаться, чем закончится дело. Он прямо заявил, что работать с людьми прежнего директора не желает и назвал нескольких человек, в их числе и меня, которым лучше сразу уволиться. Я не хочу, чтобы вы дышали мне в затылок, — сказал он мне, вызвав к себе для отдельного разговора.
Ни сдаваться, ни бороться, ни объясняться, ни заверять его в верноподданстве мне не хотелось. В душе возникли страшная вымороженность, безнадега. Я просто перестала ходить на работу, оставив там трудовую книжку и не написав никакого заявления. С моей стороны это был странный шаг, трудно понимаемый, за которым можно было видеть и подвох, и даже ловушку. Пусть понервничает, повычисляет, повыкручивается, как хочет, — думала я о новом директоре, понимая, что не в его интересах затевать со мной официальный скандал на смех людям. Так и получилось — я сидела дома, отдыхала, и меня не беспокоили. Я сама не представляла, чем это кончится, мне было все равно — мир обрастал прахом.
Только спустя весьма долгий срок противная сторона запросила пощады с таким предложением: «Мы вам выплатим зарплату за все время, сколько вы не ходили на работу, а вы напишите заявление об увольнении по собственному желанию с сегодняшнего дня». На это я согласилась, облегченно вздохнув.
8. Не у дел
Слишком долго длилась пауза. И переполнена была болью, одной только болью… в которой я барахталась, как в горном ручье, пытаясь бороться, успокоить себя и победить обстоятельства. А Юра помогал, отказавшись от всего, даже от своей работы, и это тоже добивало меня — я хотела для него лишь солнца и радости, которые до этого несла и отдавала по своему умению. В итоге же получилось другое, чего меньше всего хотелось — безденежье, неустроенность с работой, болезни. Юрино самоотречение описанию не поддается, одним словом, предать его нельзя было. Оставалось одно — выкарабкиваться и жить.