Шаги за спиной
Шрифт:
Люда повисла на шее и зашептала на ушко.
– Что ты говоришь?
– Тише.
– Ты же сказала, что мы будем одни.
– Так получилось. Приехал папа из Вологды. Всего на два дня. Не предупредил, точнее, посылал телеграмму, а телеграмма не успела. Ты же знаешь, как сейчас идут телеграммы?
– Ты будешь знакомить меня с папой?
– Нет, он сейчас спит. Ты, пожалуйста, тихо, не разбуди.
Он так устал, что заснул в кресле. Я его пледом накрыла, бедняжка. Он так много работает.
Валерий смотрел на Люду и его душа теплела – как умеет
– Знаешь, Людочка, – сказал он, – а я ведь был женат, теперь вдовец. Я не говорил тебе, ты меня простишь?
– Идем, – она провела его в зал и посадила на кресло (напротив дремлющего папы), присела ему на коленки. Все получалось просто и естественно.
– Не при папе же? – удивился Валерий.
– Он бы не одобрил, конечно, – ответила Люда, но он обычно спит очень крепко. Помню, когда была маленькой, я будила его по утрам. Вот то-то была мука!
Она положила руки на плечи Валерию.
Валерий не совсем точно знал, что делают в таких ситуациях. С Асей об этом и речи быть не могло – еще в первую ночь она оделась в толстенную ночную рубашку и стала жевать бутерброды с икрой (оставшиеся от праздничного стола). Жевала она сидя, ожидая, пока Валерий заснет. Еще несколько ночей прошло в том же духе. Потом они переехали на дачу, ради медового месяца. На даче была всего одна комната и ее перегородили ширмой. Ася сразу же заявила, что в таких условиях она не может. После двух недель на даче она сбежала к отцу своего ребенка (а ребенок – это вечно плачущее несчастье!) и через девять дней вернулась веселая, румяная и с наглым счастьем в глазах. Валерий попробовал распросить и получил такие насмешки, на которые была способна только Ася.
Жалости в ней никогда не было. Вечером она сообщила, что муж, который почти месяц не спит с женой – это не муж, а бревно, поэтому она его мужем не считает. Это были самые счастливые дни супружества – праздники любви. Потом потянулись будни. А чертик был неправ, рассказывая, что Ася убилась, упав с лестницы. Ее судьба была больнее и драматичнее. Иногда судьба устраивает трагедию, ей нравится работать на зрителя, особенно если зритель умеет смотреть.
Ася всегда хотела быть врачом. Мечтала об этом, даже окончив радиотехнический и, казалось бы, избрав свой путь окончательно. Ее мечта стать врачом – пожалуй, единственная тема, на которую она говорила с Валерием откровенно. Ей снились белые халаты, резиновые перчатки, пузырьки с лекарствами и люди, молящие о помощи. Не имея никакого образования, она прочла горы книг по медицине и могла порой властно осадить завирающегося участкового врачика с приторной фамилей (как же его? – Паточнов). Она имела очень больные почки, но не позволяла никому даже намекать на это. Пожалуй, она знала, что раньше или позже все равно умрет. Раньше друзей, любимых, отца с матерью. Но умереть так рано…
В гостях у любовника ей стало плохо. Вызвали «скорую».
Врач достала лекарство и начала наполнять шприц. «Нет – сказала Ася, – мне этого нельзя. У меня сразу откажут почки».
«Много ты понимаешь, – ответила врач, – лежи и молчи!». Ася попробовала сопротивляться, но врач попалась с норовом и попросила любовника подержать Асе руки. Любовник подержал, добросовестный. Когда укол сделали Ася сказала: «Теперь все. Я буду являться к вам после своей смерти. Буду являться каждую ночь.»
«Являйся на здоровье», – ответила врач и уехала. Ася прожила еще четыре дня.
– Какой ужас! – прошептала Люда, – этого нельзя так оставлять!
Валерий заметил, что вспоминает вслух. Часы показывали половину одиннадцатого. В комнатах было по-ночному тихо.
Включился холодильник с преувеличенным звуком – подчеркивал собственную значительность.
– Ты ее любил, – сказала Люда.
– Нет, только тебя.
Люда с минуту посмотрела на стену стеклянным взглядом, потом очнулась и спросила:
– Сколько у тебя было женщин до меня?
– Ни одной.
– Значит ты ничего не умеешь?
– Я научусь. С чего начинать?
– С ужина, – ответила Люда, – остальное потом.
Они поужинали какой-то пожелтелой картошкой на блюдечке и закусили ее салями. От шампанского Валерий отказался, сказав, что пока не может пить. Люда выпила еще один крепкий кофе и они прошли в спальню.
– Ну, – сказала Люда.
– Что?
– Закрой глаза и протяни руки. Ничего не делай, пусть руки все сделают сами. Позволь пальцам посвоевольничать.
Валерий открыл глаза:
– Я так не могу. Как могут пальцы думать за меня? Это просто бред какой-то.
– Мужчина с женщиной – это всегда легкий бред, – ответила Люда, – это легкий бред, достигший совершенства.
– Не могут же пальцы сами рассегнуть пуговицу?
– О, еще как могут. Ты им только не мешай.
Он протянул руки и коснулся мягкой ткани на ее груди.
Ткань впитала ладони (так промокашка впитывает каплю) и ладони поползли. Первая пуговица расстегнулась – так неожиданно, что Валерий искренне удивился.
– Как так получилось?
– Ты просто пальцем зацепил. Не открывай глаз, пока.
Потом они поставили на тумбочку неяркую лампу и занавесили ее зеленой простыней (минздрав, минздрав, минздрав, минздрав… – было написано на простыне: нездоровое чувство собственного достоинства у этого минздрава…)
Еще два часа они катались по широкой кровати, попадая то вдоль, то поперек, то сверху, то снизу, иногда скатываясь и снова вползая. Валерий пыхтел как паровоз, но работал с большим КПД. Наконец Людочка устала и высказала свое одобрение.
– Теперь ты мой, – сказала она, – теперь ты мой навсегда.
– Конечно, – ответил Валерий.
– Нет, ты не понимаешь о чем я говорю. Я ведь была твоей первой женщиной, а сегодня была твоя первая ночь. Такое не забывается.
– Конечно, – снова согласился Валерий.
– Ты опять меня не понял. Теперь, всегда, даже если ты будешь обнимать другую женщину, ты будешь обнимать меня – я научила тебя любить и я останусь в тебе, кого бы ты ни любил после.
– Я не хочу никого другого.