Шаги за спиной
Шрифт:
Чертик засмеялся, а Валерий сжал его в кулаке. Тамара обернулась на мгновение и увидела совсем сумасшедшего мужчину, сжимающего кулаки и злобно хмурящего брови. Господи, подумала она, что только с людьми не бывает!
Под вечер Валерий позвонил директору и извинился за свое поведение.
Директор ответил:
Приходите в среду утром и мы с вами все обсудим.
– Я очень раскаиваюсь, – сказал Валерий, ожидая более длинного ответа, – я согласен купить четырнадцать бутылок за свои деньги.
– Да, – сказал директор коротко
– Ну как? – поинтересовался чертик.
– Да пошел он к черту, пусть говорит как хочет. Кто он такой, чтобы я им интересовался? И вообще, он остался в прошлой жизни. Прошлой жизни, – повторил он.
10
Людочке было двадцать три. Она имела невероятную и роскошную профессию – артистка. Роскошная профессия почти не оплачивалась и приходилось жить в основном за счет подарков.
Дарили нечасто, но крупно. За полтора года она привыкла к такой жизни: к подаркам, к похвалам (по принципу: кукушка хвалит петуха), к работе над собой – всегда, всегда, до тошноты, до одури, до непристойных намеков и пальца у виска, иначе не выскочишь из сброда, – к неискренним восторгам и искренним проискам, к приставаниям, к утомительности будней и постоянной глухой боли в затылке, к эфемерной надежде на яркое будущее, отодвинутое в туманные дали, к злому влюбленному Лерику, над которым можно было издеваться всласть, если только знать меру. Есть на ком отвести душу.
Она лежала в перинах (в час пополудни, репетируя будущую роскошь, которая состояла именно в этом, а еще в машинах, флоридах и овациях) и вспоминала о Лерике.
О чем они говорили в последний раз? О чепухе какой-то: о том, как бежит время. Но почему-то вспомнилось и стало грустно; время все-таки уходит и уносит с собою все, кроме необьяснимости человеческих чувств. Что-то давно его нет. О чем он сейчас думает?
– Что? – очнулся Валерий.
– Я спрашиваю, о чем задумался? – спросил чертик.
– О ней.
– Зря ты с ней связался.
– Откуда ты знаешь, о ком я говорю?
– А я не знаю. Ты просто зря связался и с той, и с другой.
– Знаю, – Валерий простучал пальцами по скамейке тему Турецкого Марша. – Но не могу о них не думать.
Был последний день перед выпиской. Впереди громадный разнос на работе, материальная ответственность, похороны жены, которая никогда не была женой, изгнание из квартиры и дальше полная муть неизвестности. И еще телефонные звонки.
А сегодня утром ему прислали конверт. В конверте лист бумаги, аккуратно сложенный вчетверо. На на нем рисунок, сделанный вроде бы детской рукой: виселица. Прислали прямо в больницу. И никакой записки. Так что же делать?
Ограбить, что-ли, банк? А почему, собственно, не ограбить?
– Не получится, – сказал чертик. – Это в Америке банки большие и просторные, как концертные залы. Ты входишь с автоматом, заставляешь всех лечь и места вокруг столько, что можно в футбол играть. Тебе насыпают
– Нет пока.
– То-то же. Наши банки переделаны из канцелярий. А канцелярии строились так, чтобы легче было заблудиться. Ты входишь в узкий коридор, поворачиваешь направо и налево, там и здесь ступеньки, а потом тебя выгоняют, потому что пропуск выписан не по форме. В наши банки без пропуска не пускают.
Да и денег в наших банках нет – все разграбили заранее.
– А если все же попробовать?
– Не стоит, – ответил чертик, балуясь в песке, – все равно не выйдет. Если хочешь грабить, то выбери что-нибудь попроще.
Например, богатый дом – мало ли богатых домиков?
Валерий вспомнил дом, виденный недавно. Дом стоял на той улице, где живет Пашка и поражал даже не роскошью, а превышением любой возможной или необходимой роскоши. В таком могут быть дверные ручки из золота. Еще тогда мелькнула сегодняшняя мысль.
– Брось, этот Дом будет ограбить еще труднее, чем банк, – сказал чертик.
Слово «Дом» он выговаривал с большим уважением. Было понятно, что он имеет ввиду не просто здание, а именно Дом.
– Может быть, мы говорим о разных домах?
– Крайний Дом по улице Космонавтов. Рядом с домом Пашки.
– Ты мне советуешь?
– Очень верный способ самоубийства. Вернее, чем бутылки.
Тут уже осечки не будет – тебя прихлопнут, как муху. А то, что от тебя останется, сожгут в топке или утопят в болоте.
Уже не одного такого как ты сожгли и утопили.
11
Валерий сидел на скамье в компактном больничном парке.
Парк состоял из полутора аллей, жестко обрезанных решетками.
В одном конце аллеи – церквушка из крашенного дерева, совсем игрушечной величины; в другом – кто-то довольно правильно играет на гармошке добросоветную «Катюшу», пытается украсить мелодию музыкальными фокусами и на них застревает. Вот, перешел на попурри из слез сорокалетней давности. По ступенькам спускается старик на костылях; медсестра придерживает его за талию; старик сердится и говорит, что он и сам еще ходить может. Чертик взобрался на скамейку и уселся, качая одной лапкой, поскребывая коготками.
– Я, как, так и не перестану тебя видеть? – спросил Валерий.
– Перестанешь, собственно сегодня мы видимся в последний раз. Жалко мне тебя. – Он начал жевать травинку.
– Мне самому себя жалко, – ответил Валерий.
– Не везет тебе в жизни.
– Знаю.
– Знать – пользы мало. Делать что-то нужно, – посоветовал чертик.
– Что же я могу сделать?
– А что бы ты мог сделать ради?..
– Ради чего?
– Ради всего. Смог бы например убить или предать или ограбить? Или взойти на Эверест, или доказать великую теорему Ферма, или стать первым человеком, кто ступит на поверхность Марса?