Шахидка с голубыми глазами
Шрифт:
Клуб любителей восточной поэзии находился где-то в старой части города, в довольно мрачном бедном квартале, где тесно лепились друг к другу серые обветшалые дома с обвалившейся штукатуркой, с темными окнами, среди которых не было двух одинаковых, с подъездами и арками, из которых тянуло сырым сквозняком, пахнущим бедностью и старостью.
Профессор попросил остановиться у тяжелой металлической двери с лаконичной табличкой, на которой был нарисован зеленый пегас. Крылатая лошадь была единственным признаком того, что за дверью, оснащенной кодовым замком, обитает поэтический дух.
– Жди
– Надеюсь, в клубе достаточно безопасно? – спросил я.
– Достаточно.
Профессор поднял воротник плаща, шагнул к двери и ввел код. Клацнул электрозамок. Я успел увидеть крутую лестницу, ведущую в подвал.
Тут мне посигналили сзади. Улочка была настолько узкой, что обогнать меня можно было лишь наехав на тротуар, но там громоздились мусорные баки. Я убедился, что профессор благополучно скрылся за дверью, и на малой скорости покатил дальше в поисках паркинга.
Очень скоро я нашел свободное место напротив кондитерской лавки. Едва я заехал передними колесами на тротуарный бордюр, как увидел прямо перед собой синий микроавтобус – тот самый, который увез Яну. Сердце мое заколотилось в предвкушении важного и значительного события, которое обязательно должно было изменить вялый ход моего расследования. Я припарковался вплотную к микроавтобусу. Похоже, он уже давно мокнул под дождем, и его крыша и стекла были покрыты капельными пупырышками. Внутри, похоже, не было никого.
Я вышел наружу и взглянул на номер микроавтобуса. Не ошибся, это тот самый. Прильнул к ветровому стеклу. На одном из сидений я разглядел стопку тонких брошюр, обложку которых украшал рисунок девушки в длинном шелковом платке и с кувшином на плече. Больше ничего интересного. Я разглядывал потертые сиденья, гадая, на каком из них сидела Яна в своем малиновом пальто… Мне очень хотелось забраться внутрь микроавтобуса и недолго побыть там одному, представляя себе худенькое лицо с запавшими щеками…
Я вернулся в «Уно», дал задний ход, выкручивая руль до упора. Остановился, потуже затянул ручник. Теперь моя машина перегораживала микроавтобусу выезд задним ходом. Вперед он тоже не сможет проехать, так как капот упирается в стену дома. Сколько уничижительных испанских слов и выражений полетит в мой адрес! Какие сочные, пробирающие до дрожи эпитеты! Зато я взял его на короткий поводок – хоть и может лаять, но никуда не денется.
Вода, льющаяся с крыши, образовала водяную штору, и мне приходилось продвигаться к металлической двери, прижимаясь спиной к стене. Отвратительная погода! Она словно подталкивает меня к выводу о том, что мое расследование увязло в непроглядной серой мгле. Что я выяснил? Какие тайны постиг? Гоняюсь за какой-то девчонкой в надежде на то, что она даст мне исчерпывающую информацию по преступникам. А если не даст? Если она ни черта не знает?
Мне даже страшно было думать о том, что я, как слепой, потерявший поводыря, уже долгое время шел совсем не туда, куда надо было. Я дошел до двери клуба и последовательно нажал пять цифр, как это делал профессор. Сработал замок. Я перешагнул порог, тихо прикрыл дверь за собой. Каменная лестница под сводчатым потолком вела вниз. На стенах горели светильники, похожие на древние факелы.
Я спустился в коридор. Меня настораживало отсутствие людей. Как я понимаю, в литературном клубе всегда должны находиться очарованные поэзией фанаты, которые знакомятся с книжными новинками, беседуют, спорят друг с другом, пьют кофе, курят ароматные сигареты в длинных мундштуках. Тем паче в такую дрянную погоду… В коридоре было сумрачно, и я едва не снес стоящий у стены раздвижной агитационный щит с большой фотографией молодого человека. Над его головой, словно венец, блестела золотистая надпись: «Социалистическая рабочая партия».
Вовсе не желая оскорбить политические пристрастия членов клуба, я бережно поправил щит и пошел дальше. Коридор заканчивался небольшим актовым залом мест на тридцать, со сценой и кафедрой. На стенах в творческом беспорядке были развешаны портреты мужчин и женщин, преимущественно пожилого возраста, без пояснительных текстов и автографов. Это помещение здорово смахивало на красный уголок в каком-нибудь провинциальном Доме культуры. Тут даже запах стоял соответствующий – пахло сырой плесенью, старой мебелью и побитым молью бархатным занавесом. Я подумал о том, что миллионерши с брюликами, повернутые на восточной поэзии, могли бы арендовать для своих литературных оргий более приличное помещение.
Убедившись, что профессор не выступает здесь перед благодарной публикой и, по-видимому, в ближайшие часы не будет выступать, я вернулся в коридор и устремился в его противоположный конец. Там я нашел туалет с неисправным бачком, из которого с шумом Ниагарского водопада хлестала вода, и маленький кабинет, задыхающийся от высоких, под потолок, стеллажей, заваленных старыми книгами и журналами.
За столом сидела старушка и, методично слюнявя кончик указательного пальца, перелистывала замасленные страницы какой-то книжки. Ее фиолетовые волосы были коротко пострижены и на темечке стояли дыбом; на тонком, загнутом книзу носу сидели тяжеловесные очки с толстыми линзами.
Увидев меня, старушка воткнула высохший палец в страницу и необыкновенно звонким голосом затараторила:
– Никого нет, клуб закрыт, идет работа с архивами!
От архивной пыли у меня со страшной силой засвербело в носу, и я громко чихнул. Старушка вздрогнула и замолчала.
– А где профессор Веллс? – спросил я, заглядывая за стеллажи.
– Его нет, – отрывисто ответила старушка, плюя на кончик пальца. – Он не собирался сегодня приезжать. Он читает лекцию завтра.
– Вы что-то путаете, – произнес я, криво улыбаясь, как если бы старушка позволила себе какую-нибудь непристойную шутку. – Он зашел сюда пятнадцать минут назад.
– Если бы зашел, то я бы его увидела, – безапелляционно ответила старушка. – Я же не слепая!
И, словно желая подтвердить бесспорность этого изречения, она подняла лицо и продемонстрировала мне свои огромные глазища, неимоверно увеличенные толстыми линзами очков. Впрочем, меня больше поразило то, что глаза смотрели в разные стороны: один на мое правое плечо, а другой – на левое. Не берусь судить, в каком жутком перекошенно-полископическом виде я представлялся ей. Так чего удивляться, что она не узнала профессора?