«Шахтёрские университеты» и «хрущёвская оттепель» на Северном Урале
Шрифт:
Время от времени я присаживался к столу, включал лампу и выписывал цитаты, особенно те, которые изобиловали не очень ходовой в быту терминологией. Я не предполагал, как долго может продолжаться моя работа в библиотеке по сбору материалов для лекций, как вдруг меня пригласили на семинар лекторов. Проводили его те же организаторы пропаганды, новой, якобы. На них тут же посыпались жалобы от молодых лекторов. Они сетовали, что народ очень неохотно тянется на их лекции. Прочитаешь лекцию, спрашиваешь: какие у вас будут вопросы? Вопросов
– А у тебя как дела? – обратился ко мне райкомовец. – Получается что-нибудь?
Я положил перед ним приличную стопку исписанной мной бумаги и сказал, что я ещё до конца не оформил, но здесь есть материал на несколько лекций.
– А ты мог бы что-нибудь показать из этих своих работ?
– Кому? – переспросил я.
– Да вот собравшимся лекторам, прямо сейчас. Рассаживайтесь, товарищи.
Я встал на трибуну для докладчика. Из зальчика тут же посыпались предложения и советы.
– Давай, только коротко.
Председательствующий поддержал их: Да так, ненадолго, конспективно. И посмотрел на часы. Я начал читать лекцию. Я, конечно, не был опытным лектором, который задаст тему «Есть ли жизнь на Марсе», поинтригует положенное на лекцию время. Все ждут, вдруг сейчас откроет тайну этот лектор, всезнающий, но так ничего не узнав, расходятся, досадуя, что зря потеряли время.
Посчитав, что этого будет достаточно, я остановился, спросил: будут ли какие вопросы? И внимательно посмотрел на своих слушателей.
Было такое ощущение, что я их загипнотизировал. У них были широко открыты глаза и полуоткрыты рты. Не слыша больше моего голоса, они зашевелились, оживились:
– О! Уже почти два часа прошло…
– Я, честно признаться, впервые такое слышал…
– Вот поэтому на наши лекции так плохо и ходят, что там ничего нового нет.
– Да я сам когда читаю лекцию, меня самого тошнит от такой пошлятины…
Вот такой резонанс получился от моего выступления, или лекции. Председательствующий увидел перед собой стопку моих работ и спросил: как же ты читал, если твои лекции здесь лежат?
– А зачем мне читать, если я и так всё помню, – похвастался я.
– Ну, ладно, я твои работы забираю, мы дооформим их сами.
Он знал, что из центра на периферию ринулась огромная лавина всевозможной агитационно-пропагандистской литературы, прилаженной к новому руководству.
Вскоре этот «лысый кукурузник» нанёс сильнейший удар по религии, то есть по храмам Божьим, церквам, восстанавливаться которым не воспрепятствовал даже Сталин.
Глава 26. Театр в нашем клубе
Существовали в то время заочные народные университеты с многочисленными факультетами. Кто желает – не ленись, учись, постигай. Пьянков таким способом заочно окончил первое отделение по художественному чтению. И уже постигал науку на режиссёрском отделении. Там он доучился до того, что с него стали требовать практические контрольные работы. Он уже руководил самодеятельностью, а теперь организовал театр, с присущей ему деловитой хваткой, энергией, собрал труппу и предложил поставить пьесу «Цыганы».
Было понятно, что Пьянков сценарий этого пушкинского произведения приготовил заранее. Исполнителей на эти роли он подбирал зряче, как говорится – по амплуа. Примером мог служить Фролов, которому тут же присвоили кличку Фрол. Он был невысок ростом, неказист, но плечист и сутуловат. Пьянков даже пошутил: ты можешь играть старика-цыгана даже без грима. Тебе даже перевоплощаться не потребуется. Фрол это пропустил мимо ушей. Ему очень понравилась представившаяся возможность актёрствовать. На мужские роли, на массовки кандидатур было хоть отбавляй. Но где было найти особу женского пола, а ещё на роль самой Земфиры, вот тут у Пьянкова проявился не только талант, но и гений.
Когда основной состав труппы собрался для распределения ролей, Пьянков, конечно же, заранее определившийся, назначил на главную роль Алеко – меня. Когда вся труппа одобрила его решение, он подошёл к девушке, стоявшей тихонько в сторонке, взял её за руку и подвёл её ко мне.
– А вот тебе и Земфира, прошу любить и жаловать.
– А в случае чего – и зарезать, – посоветовал кто-то, знавший поэму Пушкина.
В то время я был светловолосый, белокожий, голубоглазый. Земфира была чёрненькая, стройная, тоненькая, с тёмными глазами. Казалось, что Пушкин именно с неё рисовал свой поэтический образ цыганки. Ребята при ней как-то притихли, стали вести себя строже.
Когда мы с Пьянковым проводили Земфиру домой и пошли в общежитие, я спросил: где взял? Пьянков предупредил меня: ты только не пугайся, не смущайся. Это дочь главного режиссёра театра. Зовут её Галя, в этом году она оканчивает школу.
– Делово, – похвалил я Пьянкова.
– А то как же: реквизиты, бутафория, нужные консультации по ходу пьесы…
– А мы что? Каждый раз после репетиции будем провожать ей домой? – полюбопытствовал я.
– Не беспокойся. Это она только сегодня одна пришла, вернее не одна, а со мной. Потом она будет приходить со своими подружками, которым это занятие тоже очень нравится.
Начались долгие увлекательные репетиции. Пьянков превратился в такого крутого режиссёра, что сам Немирович-Данченко, его кумир, мог позавидовать его энергии. Много сил он потратил на мой вступительный монолог, с которым я обращался к Земфире. Он, как пыль из запылённого фрака, выбивал из меня нарочитость, наигранность, добивался от меня «моего» голоса.
Многие заступались за меня: «Да ладно, Пьяный, чего ты придираешься? Нормально сказал, даже сама Земфира довольна».
– А я не верю, – подражая Станиславскому, капризничал Пьянков, да так, что мне уже и самому стало казаться, что я это делаю не так как нужно.