Шальные деньги
Шрифт:
Любопытно будет посмотреть на ее реакцию через месяц, когда он принесет уже двести пятьдесят штук. Прокатит или нет? Время покажет.
Поблагодарил ее. Вышел.
Площадь Нормальмсторгет, обложенная адвокатскими конторами. Напоминает арену. Дивитесь, вот он идет по ней — сияет, словно начищенный медяк, — триумфатор!
Направился в «БЕВ». Дорогой слушал Кента. Горькая шведская предопределенность: «А под радугой таится клад. Украду я клад. Тебя, мое сокровище». Вспомнил родителей. Что скажут, когда узнают про шашни Брунеуса? Так и будут сидеть сложа руки? Жалеть себя и изнемогать от безысходности? Не лучше ли взять себя в эти самые руки? Озаботиться. Дожать-таки полицию, ведь мяч-то реально на их стороне. Выяснить наконец, как было дело.
Поднялся по Нюбругатан. Во, новый бутик, а раньше здесь парикмахерская была. Да уж, конкуренция тут — жесть, другой такой улицы в городе не сыскать. Еще ни одна лавка больше года не протянула.
Разгар дня. Ему бы засесть за уроки. А еще определиться, хочет он нынче свидеться с Софи или нет.
Гордо: а ведь ты общественный уникум, ЮВе! Талантливый мистер Рипли шведского пошиба. Свой среди мажоров — и фасон их гламурный держишь, и подыграешь им, и улыбнешься в кассу, и словечками их речь свою грамотно растабариваешь. Свой для Абдулкарима и коллектива барыг: въехал и в их иммигрантский базар, и в босяцкую романтику, и в кокаиновую арифметику. Нашел общий язык с Фахди — добрым, плюшевым головорезом. Ладишь с Петтером, с другими барыгами. А отношения с Хорхе — вообще особый случай.
Выяснилось это на днях. Хорхе с ЮВе, по обыкновению, зависали у Фахди. Кухонный стол весь в коричневых конвертах, марочных пакетиках, весах. Взвешивали, засыпали товар в конверты, бодяжили сахарной пудрой, чтоб наварить процентов на десять-двадцать побольше. Между делом терли за успехи Хорхе на пригородном фронте и за лондонский вояж ЮВе.
Где-то в середине разговора Хорхе вдруг сказал:
— Меня еще никто не спасал. Я бы там околел, если б не ты.
И то верно, подумал ЮВе, не найди я Хорхе в лесу, помер бы чилиец — так его отделали. ЮВе сейчас не узнавал себя — ишь расчувствовался оттого, что в кои-то веки сделал доброе дело.
Отшутился:
— Да фигня. Абдул прикажет — мы выполняем, так?
— Нет, без балды, омбре, ты спас мне жизнь. Я твой должник. — Хорхе взглянул на ЮВе. Серьезно, многозначительно, пристально. Добавил: — Я для тебя теперь все что хошь. Слышишь, ЮВе? Когда хошь. Запомни.
В тот момент ЮВе не особо задумался над признанием чилийца. Но сегодня, по дороге в банк на Нюбругатан, почему-то вспомнил. И так светло ему от этой мысли стало — что вот есть человек, готовый ради него на все. Какое-то чувство локтя. Наверное, это и есть настоящая дружба.
Решил, зайду-ка перекусить, а потом уже в банк. Заглянул в кафе «Крем» на Нюбругатан, взял чиабатту с салями и бри и кока-колу.
Сидя на высоченном барном стуле, пялился в окошко. Да, узок наш гламурный круг. Знал в лицо каждого третьего (если не второго) из проходивших мимо эстермальмских пай-мальчиков в возрасте от девятнадцати до двадцати четырех. Да и двадцатипятилетних тоже — с этими мажорами он обычно тусил в «Харме» и «Лярое», правда, там они ходили не в строгих костюмах, как сейчас, а в джинсе, рубахах нараспашку, блейзерах и с кокаиновым блеском в очах. Неизменным, в деловой ли ипостаси, в клубной ли, оставалось лишь одно — зализон! А все-таки в каком кругу вращалась Камилла? На темной или на светлой стороне Стуреплана?
Подали сэндвич. ЮВе развернул обертку и понял, что дал маху. Нет, вообще-то он лопал все подряд. Перебравшись в столицу, скоро запал на всякий шлак, который многие из нас просто не переваривают: селедку, суши, икорное масло, маринованный лук. Но два продукта так и не осилил, как ни старался: каперсы и сельдерей. А сэндвич-то ЮВе взял с салатом. А в салате — сельдерей.
Облом.
Десять минут добросовестно выковыривал ненавистные кубики.
Потом быстро умял половину сэндвича, одновременно сгоняв партейку в мобильные шахматы.
Допив колу и бросив недоеденную половину бутерброда, вышел.
Поприветствовал двух приятелей, шедших ему навстречу. Знал их по клубной тусовке.
Двинулся дальше по Нюбругатан. По левую руку лежал Стокгольмский крытый рынок. ЮВе зачастил туда в последнее время.
Вертушка на входе в «SEB» открывалась вручную. Пришлось толкать ее, чтобы войти.
Едва войдя, ЮВе пошарил в сумке — убедился, что файл с пятьюдесятью тоннами лежит на месте.
Снова взял номерок. Посетителей почти нет, даром что разменных автоматов и банкоматов внутри предостаточно.
На электронных табло обновлялись биржевые сводки. ЮВе почитал котировки.
Подошла его очередь.
Огляделся, нет ли поблизости копов или какого другого стремного пипла. Вроде чисто.
Операционистка с огненно-рыжей гривой.
ЮВе попросил позвать знакомую сотрудницу.
Операционистка сообщила, что знакомой сегодня нет и что она тоже может принять деньги. Не фонтан, ну да ладно.
— Как делищи? — раздался голос за спиной.
ЮВе обернулся. Ниппе с какой-то барышней. Глаза приятеля прикованы к пухлой пачке, которую ЮВе только что передал операционистке.
Вот засада!
ЮВе взял себя в руки. Напустил безразличный вид, типа так и надо. А на душе: блядь, так облажаться. Ниппе, стопудово, засек пачку в руках у кассирши. Что теперь скажет?
— Салют, Ниппе!
Заценил барышню.
Ниппе представил девицу:
— Эмма.
ЮВе мечтательно вздохнул.
Ниппе не врубился.
— «Эмма — ты только плод его мечты, но как прекрасна ты!»
Тут уж они вдвоем разинули варежки — и Ниппе, и девица.
ЮВе сделал еще одну попытку:
— Ну мультик про Калле, который живет на дереве? Не помните разве? — напел мелодию и еще раз выразительно вздохнул.
И тотчас пожалел. Глупо улыбнулся, сгорая от стыда: такую ересь сморозил.
Тормоз! Олень!
— Извини, такой песни не знаю. Слушай, мне сейчас некогда. Счастливо. Пока, — отбрил его Ниппе. И встал в соседнюю очередь.
Операционистка вручила ЮВе квиток.
Бегом наружу.
Когда подошел к вертушке, Ниппе даже не кивнул ему на прощание.