Шальные миллионы
Шрифт:
— Вызывают на службу.
И — к дяде:
— Поживу у вас. А? Не возражаете?
— Костя! Что это такое ты говоришь? Ты же знаешь: люблю тебя как сына и всегда рад тебе. Да и Аннушка, я думаю…
Тронул девушку за плечо.
— А-а?..
Анна смотрела на Костю.
— Нам без вас будет скучно. Приезжайте скорее, а если задержитесь — звоните.
И глаза ее выражали: «Да, нам без вас скучно. Слышите?..»
С радостным, волнующим сознанием, что он нужен, приятен Анне, подходил к машине.
Костя подъехал к милиции на «мерседесе», и, кажется, никто этому факту не придал значения. Поставил машину под окнами своего кабинета.
Генерал
— Майор… Через месяц ты — подполковник. Звонил министру, — подпишет.
Говорил тихо, не хотел, чтобы их слышали.
Прошел на свое место, посадил Костю рядом. Долго подступался к разговору, что-то мешало. Вышел за дверь, вернулся.
— Сядем в твою машину, поедем.
Костя не спрашивал, куда они поедут и зачем. По дороге понял: генерал хотел уединиться.
В пустынном переулке остановил машину.
— Ты, Костя, запоминай и мотай на ус все, что я тебе скажу. Нам с тобой предстоит операция, равной которой, видимо, не знает криминальная история всех времен. Над нею с месяц работала московская милиция, но я их отшил, пообещал разгрызть орешек своими силами. И выбрал на главную роль тебя. А теперь слушай.
В одном питерском музее, — наиглавнейшем, конечно, — пятьдесят пять лет сидит страшный зверь: Регина Бондарь, главный консультант и оценщик реликвий. Кабинет ее — гигантский стальной сейф со множеством отделений, с секретными замками и запорами. У нее каталоги редких старинных изделий, приборы для определения проб золота, чистоты бриллиантов, камней, характера и стиля отделки. Она действительно большой мастер, но к нам поступил сигнал: за полстолетие с лишним у нее в сейфах осело множество реликвий — особо ценных ювелирных изделий. Она — как скупой рыцарь из пушкинской драмы, упырь, засосавший в свои кладовые украшения царских особ, княжеских, графских жен и дочерей, сокровища промышленных магнатов. И ценности эти не учтены, бесхозны, — они в любое время все разом могут уплыть за границу.
— Но как же такое может случиться у нас, в социалистическом государстве, где подобные ценности должны принадлежать народу?
— Да, у нас и такое стало возможно. А все дело в том, что директором музея и всех хранилищ при нем все время был ее двоюродный брат. Он, как ты, наверное, слышал, недавно Богу душу отдал. Туда пришел другой, но тоже какой-то близкий ей человек, и он ее трогать не станет.
— Я кое-что слышал о темных делах в музее. Секретарша прежнего директора будто бы уехала в Израиль и там в Тель-Авиве открыла ларек по продаже русского антиквариата.
— Если и эта старая карга улепетнет в Израиль или в Штаты, она там откроет целый супермаркет по продаже наших реликвий. Да-да, у меня есть верные сведения.
— Но почему же не заняться ими открыто, назначить следствие, все опечатать?
— Ну, ну, — пошел, поехал.
Старрок укоризненно покачал головой.
— Ты, майор, спустись на землю. Следствие, опечатать… С приходом к власти демократов закон умер в нашей стране. Богатства становятся добычей умных и сильных. Старая музейная крыса попала на мушку трех мафий. Московскую я отбил, но лишь на время. Никто не знает, что они там замышляют. И если я остановил выбор на тебе, то лишь потому, что в битвах трех мафий решил одержать победу. Ты выйдешь на переднюю линию боя и победишь. Поверил я в тебя — вот в чем дело. Убрать так Тариэла, как ты его убрал, — тебе бы и Шерлок Холмс позавидовал. Я бы дорого дал, чтобы узнать, как ты это все обмозговал.
— Тариэл утонул.
—
В последнее время Старрок все чаще ругал демократов, открещивался от них и называл себя патриотом. Видно, чутьем слышал грядущие перемены и загодя готовился к переходу на другой корабль.
И еще заметил Костя: Старрок то ли по забывчивости проговаривался, то ли умышленно причислял себя к самой могущественной мафии и этим приучал майора к мысли, что и он в рядах мафии, что иных-то структур власти ныне и нет, и тут уж остается только выбирать, в какой ты мафии желаешь работать.
— Старуха на ладан дышит, — продолжал генерал, — она вот-вот скапустится, и тогда…
Генерал огляделся по сторонам.
— Несметные ценности уплывут за океан в сейфы американских банкиров.
— В музее есть кладовые для хранения ценностей. Там особый учет и режим. Непонятно, почему старуха…
— Есть, есть, все есть. Но старуха пятьдесят пять лет не дремала, к ее рукам столько налипло.
— Мне все-таки невдомек: к музею человек от органов приставлен.
— Ты вообрази механизм. В музей поступает антикварная вещь, и не одна, не две, а целая партия, — из княжеского дома, из сейфа умершего богача, коллекционера. Наконец, доверчивый идиот принес фамильную драгоценность: поместите, мол, в музей, пусть радует глаз посетителей, моих соотечественников. И плывут, и плывут редкие уникальные вещи, иным и цены нет, и все к ней, к главному консультанту, оценщику. Контроль, конечно, есть, но… условный, он создан тем же директором по ее совету, контроль вроде решета с большими дырами, — в них проваливается самое ценное. Вот, скажем, табакерки царей и вельмож. Табакерки золотые, усеяны бриллиантами и другими каменьями, а где они, эти табакерки? Говорят, что одна лишь выставлена напоказ и одна в запасниках, а их было множество.
И другие бесценные предметы: короны, рукояти тростей, украшенное оружие, скипетры, жезлы… Где учет всему этому, контроль? Директор-то свой человек, — родной, родимый и, как теперь выяснилось, прохиндей отпетый. Все родственники за границей, туда к ним и сын его, и дочь уехали, — и не с пустыми же руками. Теперь ты знаешь, кому мы доверили национальное достояние. Америка пухнет от богатств, Россия нищает. Формула известная. А недавно наши банкиры будто бы двести тонн золота за кордон качнули. Тоже, скажешь, следствие назначь, пусть банки опечатают. И следствие, и банки, и музеи, и те, кто всем этим управляет, давно стоят над законом. И если я тебе предлагаю дать им бой на пятачке, то только потому, что я еще не потерял совесть и знаю: ты — патриот и смелый боец!
«Старрок не потерял совесть», — подумал Костя и чуть заметно улыбнулся.
— Ладно. Допустим, мне удастся ее попотрошить, — куда мы денем ценности?
— Отнесем в Ленсовет! — воскликнул Старрок. — Или сдадим в Коммерческий банк, там сидит шайка молодых резвых коммерсантов… — Старрок откинулся на сиденье и расхохотался. Смеялся до слез и что-то говорил, и всхлипывал, содрогаясь в конвульсиях. — Ты понесешь или я пойду?
И снова зашелся гомерическим хохотом, и снова что-то говорил, и хватал Костю за локоть, но Костя уже ничего не слышал. Он понимал, что становится орудием мафии, и уже твердо решил для себя: вступить в борьбу и с той старой музейной крысой, и со Старроком, и с теми, которых он не знал и не видел, но которые жадной толпой стояли у них за спиной.