Шаманка

Тихонова Наталья

Николай Григорьевич обреченно наблюдал, как посреди чума на медленном огне варилась шаманское снадобье. Периодически Гунарая тихо вставала, подходила к очагу и, не произнося ни слова, помешивала палкой отвар. С любопытством, стараясь делать это как можно более незаметно, она из-под опущенных ресниц украдкой поглядывала на лежащего на оленьей шкуре мужчину. Он явно ей нравился.

Когда примерно через час зелье уварилось до объема большой кружки, Иркиней очнулся от странного оцепенения и, окликнув Гунараю, приказал снять котелок с огня. Дав вареву немного настояться и остыть, девушка отлила небольшую порцию напитка в старую прокопченную деревянную плошку и поднесла к губам Николая Григорьевича. Мужчина понимал, насколько

он сейчас уязвим и беспомощен. Никакого доверия напиток ему не внушал, но в его положении было бы странно привередничать и выбирать, от какой смерти умереть. Возможно, от яда еще и лучше, потому что быстрее.

Выпив слегка горьковатую, пахнущую грибами и травами жидкость, ему не пришлось долго ждать начала действия шаманского зелья. Через полчаса онемение языка и струящееся, как песок, покалывание на коже рук и ног быстро дали понять, что действие отвара уже началось. Скованные одеревеневшие челюсти и путающиеся мысли больше не подчинялись Николаю Григорьевичу. Он поднял глаза и увидел, как в отверстии дымохода в черном ночном небе вместо звезд появились странно мерцающие необычными яркими красками широкие полосы. Негромкие голоса лающих где-то вдалеке собак пульсирующими ударами звучали прямо внутри его головы.

Иркиней допил остаток снадобья и, посидев немного с закрытыми глазами, взялся за свой ритуальный бубен. Подняв инструмент, он, что-то шепча, пронес его несколько раз над огнем и начал легкими и редкими ударами бить по нему колотушкой. По мере погружения старика в транс звук бубна звучал со все более нарастающим ритмом. Удары волнами пронизывали истерзанное тело Николая Григорьевича, заставляя его вибрировать в унисон с натянутой оленьей кожей, а заунывная песня шамана окутывала и погружала в какую-то неестественную дрему. Сознание постепенно уплывало, перед глазами все сильнее вскипали всполохи и разводы из ярких цветов, странные образы перед внутренним взором сменяли друг друга, и он почувствовал, как стремительно проваливается в бездну…

Проспав глубоким сном двое суток, Николай Григорьевич очнулся уже без горячки и с затянувшимися ранами. Гунарая напоила его вкусной наваристой шурпой, и жизнь показалась совсем и неплохой, особенно следующей ночью, когда девушка пришла и, раздевшись, залезла к петербургскому барину под дубленые шкуры. Он с благодарностью принял этот неожиданный подарок бесхитростной дикарки. Изголодавшись за долгий срок по женскому теплу, Николай Григорьевич с горечью понимал, что другой женщины, кроме этой, ближайшие годы иметь ему не предвидится, и на утро принял решение.

Он поблагодарил Иркинея за помощь и сказал, что хочет жениться на его красавице дочери и, как полагается, готов заплатить за нее выкуп. Женщины у тунгусов находились в фактическом рабстве у мужчин, так что проблем с приобретением жены у Николая Григорьевича не возникло. Хороший нож немецкой работы и дорогое с серебряными накладками ружье стали достаточным основанием, чтобы породнится с самым могущественным шаманом Приангарья Иркинеем из великого рода Зычигир.

Окончательно выздоровев, Николай Григорьевич вернулся в факторию вместе с молодой женой. Жизнь мужчин в крепости была суровая, женщин в ней почти не было, поэтому Николай Григорьевич решил оградить свою спасительницу от притязаний других ссыльных и местных казаков. Он отвез Гунараю в ближайшую станицу, окрестил ее по православному обряду, заодно и обвенчался. Девушку нарекли при крещении Просковеей, и теперь она находилась под защитой мужа и церкви. Привезя законную жену обратно в острог, Николай Григорьевич зажил с ней вполне счастливо, насколько это было возможно в его положении.

Через полгода Просковея понесла, а еще через девять месяцев разродилась здоровеньким ребеночком и умерла от открывшегося после родов кровотечения. Похоронив жену, Николай Григорьевич отвез младенца за пятьдесят верст в

ближайшую станицу, окрестил малютку и за небольшую мзду оставил кормилице – местной казачке, у которой только что умер ребенок. Навещал сына нечасто, привозя деньги на его содержание, но, когда срок ссылки вышел, забрал с собой в Петербург. Так внук великого черного шамана Иркинея оказался далеко от родных краев.

Часть первая. Ольга

1

На траве лежало обнаженное тело. Глядя на свой окровавленный труп, Ольга пыталась заставить себя проснуться и не могла. Ее воспарившее сознание с отвращением смотрело на каннибальское пиршество странных людей и обреченно понимало всю глубину собственной беспомощности. Даже для сна этот кошмар был чересчур.

В центре поляны горел костер. В огромном чане, стоящем на камнях примитивного очага, булькая и слегка выплескиваясь через край, начинала закипать вода. Старик в рогатой короне уверенным взмахом отсек правую руку от туловища, а старуха в китайском халате ловко управлялась с левой. Молодому мужчине в короткой замшевой малице для разделки досталась нога Ольги. Уже отрезанную, он попытался засунуть ее в кипяток, но голень вместе со ступней все время вылезали наружу. После нескольких неудачных попыток запихнуть ногу целиком мужчина вытащил ее обратно и принялся переламывать коленный сустав. Кость мерзко хрустнула, и привычным движением обвальщика он рассек кожу и сухожилия под сломанной коленной чашечкой. Побросав теперь уже более короткие обрубки в воду, мужчина повторил процедуру и со второй конечностью.

Тем временем другая старуха отсекла голову. От сильного удара голова Ольги отскочила и укатилась так далеко в сторону, что старухе пришлось бежать за ней. Догнав и схватив за волосы, она притащила ее обратно к костру. Пока несла – кровавый ручеек тянулся следом за ней по земле. Вернувшись, старая ведьма ловко отколола затылочную кость и, вытряхнув мозг, закинула пустой череп в котел. Ошпаренные кипятком веки распахнулись, и мгновенно побелевшие глазные яблоки с неподвижными зрачками выкатились наружу. Казалось, еще секунда, и, громко лопнув, они забрызгают все вокруг.

Следом съежившиеся жевательные мышцы разомкнули челюсти, и посеревший кончик языка высунулся между зубов. Наблюдать это тошнотворное зрелище было нестерпимой мукой. Но страшнее всего выглядели длинные пряди волос. В поднимающихся со дна бурлящих пузырьках они веером всплыли на поверхность и словно черные живые змеи начали шевелиться вокруг мертвой головы. Увидев подобное, любой человек умер бы в тот же миг от шока. А Хичкок во второй раз от зависти. Но когда отрубленная голова в очередной раз всплыв, пристально и с укором посмотрела Ольге в глаза, от ужаса та громко вскрикнула…

…и проснулась. Ровный гул самолета, не меняя своей тональности, словно непроницаемым шлемом обволакивал голову. Сидящие впереди пассажиры устало дремали или что-то читали. Пытаясь унять сердцебиение, Ольга дрожащими пальцами провела по влажному лбу и затылку и сделала пару глубоких вдохов. Даже здесь, в самолете, уснув всего лишь на пару минут, нет ей покоя. Девушка снова закрыла глаза и откинулась в кресло.

Ольга не любила летать. Специфический запах салона, неудобные сиденья и однообразный шум мотора не делали перелеты приятным занятием. Но ехать с пересадкой на поезде из Петербурга до Иркутска представлялось ей делом еще более утомительным, поэтому морально она готова была перетерпеть дискомфорт нескольких часов перелета. Скорость передвижения предельно сжимало пространство, и трястись в душном вагоне несколько суток выглядело, с ее точки зрения, в двадцать первом веке полным анахронизмом.