Шандор Петефи
Шрифт:
В его характере уже явственно обозначились такие черты, как трудолюбие, умение учиться, настойчивость в отношении принятых решений, боевой дух, глубокая честность и прямота, решимость в отстаивании убеждений и хотя еще не ясно определившееся, но страстное желание сделать что-то большое ради отчизны и человечества.
В эту пору в городок, где жил и учился Шандор Петефи, приехали актеры.
Кто не помнит своего первого посещения театра? Как жарок был воздух зрительного зала, как красочно озарялась сцена, какое волшебство царило кругом: битва между добром и злом, в которой герой либо побеждает в благородной борьбе — и тогда зрители бурно аплодируют, радуются победе, либо терпит поражение — и тогда ему сочувствуют, а лучшая часть зрителей решает в душе, что эту борьбу надо продолжать до тех пор, покуда доброе, человечное не восторжествует на всей земле.
Люди на сцене вырастают в великанов, каждое произнесенное слово звучит многозначительно и отдается в зрительном зале с удесятеренной
Юный Петефи, душу которого заполняют мечты о великих деяниях, впервые попадает в театр. Он стоит на галерке. Глаза его горят воодушевлением, желанием действовать. В нем тут же созревает решение: он будет актером. Ведь актеры передают слушателям самые благородные идеи. И какая же у них прекрасная жизнь! Они вольны, как птицы. Объезжают всю страну, едут, куда захочется. Может ли быть призвание прекраснее этого!
Как голодали актеры в тогдашней Венгрии, как их травили, иногда даже избивали, Шандору было уже известно, но душа его, исполненная жаждой подвига, загоралась от этого еще более страстным желанием.
На другой день он явился к директору труппы:
— Сударь! Я хочу поступить актером в вашу труппу.
Директор театра оглядел его: перед ним стоял тонкий черноволосый юноша. Он был бледен, глаза у него блестели, и, чтобы скрыть свое волнение, юноша говорил громче обычного.
Пожилой, искушенный актер, сдерживая улыбку, любезно обратился к нему, как к взрослому человеку:
— А чем вы, сударь, занимались до сих пор?
— Я учился в школе.
— Давно это было?
— До нынешнего дня.
— Так…
И, не желая обидеть юношу, директор нашел выход.
— Ну что ж, сударь мой, принесите разрешение от своего учителя, и тогда я вас приму.
Петефи оторопел. Этого он не ожидал.
— От учителя? — пролепетал он растерянно.
Но мгновенно овладел собой и решительно ответил, как мужчина мужчине:
— Хорошо, сударь!
Каким он выглядел ребенком, когда повернулся и выбежал из театра, даже не раскланявшись с директором, ему самому было невдомек. Во весь дух помчался он к учителю. Буквально влетел к нему в комнату и, задыхаясь, выпалил:
— Я решил стать актером! Прошу выдать мне аттестат и разрешение для вступления в труппу.
Учитель сперва не понял ни единого слова. Петефи повторил свою речь. Он был полон такого нетерпения, что говорил, притопывая ногой чуть не после каждого слова. Казалось, он боялся, что если за пять минут не получит нужные документы, то актерская труппа уедет. Учитель сдвинул очки на лоб:
— Ты что, голубчик, с ума сошел?
— Нет. Вы, господин учитель, должны согласиться с тем, что актерское призвание самое прекрасное на свете.
Учитель тут же «согласился». Вместо того чтобы попытаться убедить разгоряченного мальчика, он выругал его и, следуя принципам «педагогики» того времени, избил и запер в классе.
«Мой учитель (благослови его господь!), — писал позднее Петефи в своих «Путевых записках», — счел нужным написать о моих чрезвычайно серьезных помыслах мужу, обладавшему весьма непохвальным свойством чертовски ненавидеть актерское искусство. Этим мужем, обладавшим столь редкостным свойством, был как раз мой отец. И он, как и надлежит добропорядочному отцу, услышав грозную весть, не медля ни секунды, кинулся спасать сына, гибнущего в адском водовороте». И на самом деле, старик, получив письмо, бросил все свои дела, сел на телегу и поехал к своему первенцу. Поначалу он поговорил с учителем, потом, разъярившись, вошел в комнату сына и запер за собой дверь.
— Гм!.. Кем же ты хочешь стать, сыночек?
— Актером.
Петрович не стал спорить, а, пользуясь отцовскими правами, «кинулся спасать сына» — как следует избил его. Шандор стоял, закинув голову; он вытерпел побои, не издав ни единого звука.
Отец, решив, что навсегда «выбил» из головы сына мечту об актерстве, отдышался и поехал домой.
Позднее Петефи вспомнил об этом в своем стихотворении «Первая клятва»:
Я был еще ребенком, мальчуганом. Пятнадцать лет мне было. Я учился. Ученье было для меня тяжелой цепью, Которая весь день на мне бренчала. Звон этих- уз томил меня весь день И даже ото сна меня будил. Как я мечтал сорвать оковы эти, Любой ценой хотел я их стряхнуть! Я и тогда, священная Свобода, Любил тебя с такой же, как и ныне, Всепожирающею дикой страстью. «Оковы! Как сорвать их?» — думал я. ПриехалиКазалось, «урок» пошел Шандору на пользу. Мальчик снова взялся за ученье, прекрасно сдал экзамены, и ему поручили написать стихотворение, посвященное окончанию учебного года. Мы приведем из него несколько строк не только потому, что это первое известное нам произведение Петефи, но и потому, что уже в этом детском стихотворении звучит непосредственный голос поэта, пробиваясь через утомительный пафос гекзаметров тогдашней официальной поэзии. Уже в этом стихотворении чувствуется простота и ясность, которыми вообще будет отличаться поэзия Петефи.
В поте лица тот венок мы плели десять месяцев сряду, Чтобы украсить он мог слабые наши умы. Милые сердцу места! Сколько мы тут веселились! Здесь мы садились в кружок, здесь мы играли мячом, Или гонялись за ним, или же в сладостном круге Радостно пели… Теперь, милые сердцу места, Вас посетит тишина, мы вас покинем навеки. — Ныне, друзья мои, труд десятимесячный кончен, Пусть вас господь бережет… [5]5
Петефи, Прощание в 1838 году. Перевод Л. Мартынова.
«Первая клятва» была написана через десять лет после этого стихотворения.
Подобно вихрю пронеслась в пятнадцатилетнем подростке мечта о свободе, но вихрь прошел, и пока еще поддавались усмирению и нрав юноши и его стихи.
Целый год Шандор не был у своих. Учебный год кончился. В кармане лежал хороший аттестат. Счастливый, ехал Шандор домой. Перед ним расстилалась равнина, где он родился, где слушал первые песни. Вот уже доехал до Дуная. Стояло жаркое лето. То здесь, то там слышался звон отбиваемых кос: скоро начнется жатва, пшеница поляжет ровными рядами. Цапля загляделась на мальчика. Долго смотрят они друг на друга. Потом птица взмахивает крыльями, поднимается и плавно кружит в вышине. Мальчик прищуривает глаза и смотрит ей вслед. Еще одна деревня. Когда же он будет дома? Он думает об отце, обо всем, что пережил за зиму, о театре, и вздыхает, лицо его становится сумрачным.