Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона
Шрифт:
— Встречаемся завтра, здесь же, в тот же час, — предупредил Чарльз. — И за каждого друга-писателя, которого вы приведете с собой, я буду платить вам десять процентов от того, что станут получать они.
Грамотей попытался подсчитать, сколько это получится, но был слишком пьян, чтобы производить в уме столь сложные математические вычисления, поэтому просто протянул Чарльзу руку, и они обменялись рукопожатиями, как старые друзья.
— Как тебя зовут? — спросил Чарльз.
— Цзу Жун Цзы, — сообщил новоиспеченный писатель.
Они снова обменялись рукопожатиями и похлопали друг друга по спине.
Но прежде чем разойтись, мужчины поспорили. Памятуя о том, что куртизанок в Китае романтично называют «цветами», свой первый журнал Чарльз решил назвать «Хроники Мира Цветов». Поэт был в отчаянии от этого выбора и с жаром доказывал, что подобному изданию пристало лишь одно имя: «Жопомордые хроники». Однако был слишком пьян для того, чтобы вести спор, поэтому, прижав бутылку к груди и несколько раз продекламировав «Жопомордые хроники!», вышел из лавки и, подняв голову к звездам, сообщил богам поэзии:
— Это даже рифмуется!
Первый выпуск «Хроник Мира Цветов» стоил Чарльзу часов, подаренных капитаном Малахи, которые пришлось заложить в ломбард, но зато тираж разошелся за один день. Чарльз немедленно изъял из выручки девяносто процентов и на эти деньги заказал второй, третий, а потом и четвертый тиражи журнала. Оставшимися деньгами он заплатил Цзу Жун Цзы и двум его друзьям, которых тот привел с собой, за двадцать новых историй. На три монеты из заветного мешочка он купил шесть бутылок вина, арендовал комнату, запер в ней писателей и не выпускал их оттуда до тех пор, пока каждый не сдал по семь историй.
К тому времени, когда в киосках, лавках и чайных появился второй номер «Хроник Мира Цветов», все четыре тиража первого были успешно распроданы. Второй номер также разошелся за день, и, по слухам, в очередях желающих приобрести экземпляр журнала даже случались потасовки.
В мешочке Чарльза все еще оставалось шесть монет, но он уже успел заработать достаточно денег, чтобы выкупить из ломбарда часы капитана Малахи. Правда, отдать ему пришлось в два раза больше, чем он получил, когда закладывал их, что было неприятно. Но в то же время это стало для него уроком, который он запомнит на всю жизнь.
Чарльз направил епископу миссии Южной методистской церкви письмо, состоящее всего из одной строчки, где сообщил о своей отставке и подписался: «Чарльз Сун». Он намеренно изменил фамилию. Во-первых, теперь она звучала более по-китайски, а во-вторых, соответствовала его грандиозным, поистине династическим планам. Еще бы: Мин, Цин, Сун! [9]
В самом начале улицы Кипящего ключа Чарльз арендовал четыре комнаты и разместил в них Цзу Жун Цзы и его пишущую братию. Теперь их было уже шестеро. Он в неограниченном количестве обеспечивал их вином и едой, но за это каждый был обязан писать для него по две статьи ежедневно, и ни строчкой меньше.
9
Названия династий, в различные исторические периоды правивших Китаем. (Прим. перев.)
После выхода в свет седьмого номера «Хроник Мира Цветов» Чарльз нанял толстого японца-печатника, а вскоре сделал его своим партнером. Уже через два месяца эти двое издавали три еженедельных журнала, посвященных жизни «ночных бабочек».
Чарльз купил большой дом во Французской концессии и приступил к поискам жены, обещавшим стать долгими и непростыми. Для начала было необходимо найти опытную сваху.
Не останавливаясь на достигнутом, Чарльз постоянно расширял свою империю и сферу деятельности. Он перевел отрывки из Библии, напечатал их и с огромной выгодой продал различным евангелистским общинам Шанхая. Потом перевел с английского и издал несколько произведений классической литературы, которые тоже разошлись в мгновенье ока. Но главной золотой жилой для него по-прежнему оставался ночной мир. В конце третьего года карьеры издателя в мозгу Чарльза родилась гениальная мысль: проводить регулярные конкурсы среди «ночных бабочек» и определять лучшую куртизанку. Чтобы все было честно, победительница определялась по числу проголосовавших за нее читателей. Конкурс проводился дважды в год, и победительницам посвящались целые выпуски журнала. Тиражи росли, запросы на свежие номера еженедельных изданий Чарльза приходили из Нанкина, Кантона, Пекина и даже Сан-Франциско. Письма, в которых читатели превозносили достоинства различных куртизанок, текли рекой.
Конкурсы куртизанок явились, по сути, первой демократической процедурой за всю историю Поднебесной империи, и это, насколько было известно Чарльзу, вовсе не радовало правящую маньчжурскую династию. Но сами куртизанки откликались с большим энтузиазмом на то, что фактически являлось для них бесплатной рекламой. Многие из победительниц удачно вышли замуж за состоятельных мужчин. Журналы подробно писали об их свадьбах, рождении у них детей, а нередко — и об их вынужденном возвращении в мир «ночных бабочек». К 1897 году Чарльз Соон, он же Сун, — бывший бостонский мальчишка, убиравший грязную посуду в жалкой харчевне, прилежный семинарист и неудавшийся миссионер — стал одним из самых богатых китайцев Шанхая и убежденным противником маньчжурской династии.
Цзян, внимательно следившая за взлетом Чарльза Суна, думала: «Ну вот, еще один Человек с Книгой. Человек, которому нужна жена».
Глава шестнадцатая
ВЫБОР ЦЗЯН
Декабрь 1897 года
Цзян знала: приближается момент, когда она должна будет сделать окончательный выбор между двумя дочерьми — Инь Бао и Май Бао. Хотя Цзян по-прежнему ощущала себя сильной, словно самка дракона, когда она в последний раз вызвала своего доктора, старик обнаружил у нее на спине целую россыпь кровянистых волдырей. Затрудненное дыхание и кашель также не сулили долголетия. Но все это не сильно волновало Цзян. Она не намеревалась жить вечно. Зато у нее было обязательство — предоставить в распоряжение Договора Бивня одну из дочерей, и она никак не могла решить, какой же из двух младшеньких отдать эту роль.
— Сядьте, — велела она.
Инь Бао, двигаясь с удивительной грацией и быстротой, невзирая на перебинтованные ступни, проворно скользнула в обитое парчой любимое кресло матери и скрестила почти полностью обнаженные ноги.
— Я постою, мама, — качнула головой средняя дочь, Май Бао.
— Как хочешь, — сказала Цзян и провела рукой по шелковой картине, висевшей на стене возле окна.
На ней была изображена типичная деревенская сценка эпохи Мин: полузамерзшее горное озеро и крестьяне, бегущие к своим садкам с угрями. Сбоку, на фоне белого от снега склона, зловеще полыхало ярко-красное зарево. Хотя Цзян этого не знала, на картине был изображен тот самый день, когда умер Первый император. События, произошедшие тогда на Священной горе, проникли в самую душу культуры народа черноволосых. Но даже если бы Цзян это было известно, она не сумела бы полюбить эту картину больше, чем любила теперь. Полотно подарил ей человек, ставший отцом Инь Бао, — возможно, единственный мужчина, которого Цзян любила.
Цзян отвернулась к окну. Из глубины стекла на нее смотрели отражения двух дочерей, и она стала рассматривать их. И та и другая ублажали мужчин — точно так же, как на протяжении многих лет делала она сама, но при этом — совершенно иначе и иными способами. Младшая была современной, как сам Шанхай. Она не взяла себе за труд научиться классическим танцам, искусству сказительства и даже не умела играть на эрху. Как-то раз в разговоре с матерью Инь Бао выразила формулу, которой руководствовалась в жизни. Формула была простой и приземленной: «Наряжаться и кривляться имеет смысл только в том случае, если это привлекает новых клиентов. Но главное развлечение, которое мы предлагаем мужчинам, это секс, мама, а не всякие древние ужимки. Секс за деньги, а в моем случае — очень хороший секс за очень большие деньги».