Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона
Шрифт:
Часом позже все бандитское воинство собралось в потайной пещере. Никто не говорил ни слова, и Лоа Вэй Фэню казалось, что само это молчание эхом отражается от стен подземелья. Заметив, что юный резчик смотрит на него с подозрением, он было подумал, что нашел ответ и на второй вопрос, но тут события приняли неожиданный оборот. Прежде чем молодой предатель успел подойти к Ту Юэсэню, предводитель тонгов из «Праведной руки» выкрикнул проклятье и ударил ногой по нефритовым подставкам, на которых до вчерашнего дня покоился пророческий Бивень Первого императора. Затем он повернулся к молодому резчику и одним ударом меча разрешил дилемму
— Очистите тоннели от полицейских прислужников фань куэй, а улицы города от самих фань куэй! Каждый новый день, когда они топчут нашу землю, грехом падает на голову Поднебесной!
Так они и сделали: сначала залили тоннели кровью лакеев фань куэй, а затем выбрались наружу и взялись за тех, в услужении которых находилась полиция, за самих фань куэй.
На улицах города к ним с ликованием присоединились шесть вооруженных отрядов Революционера, уже вдоволь напившиеся кровью, и множество простых китайцев, у которых правление фань куэй стояло костью в горле. На набережной Бунд трое мужчин выдрали из земли знак с надписью «Собакам и китайцам проход воспрещен» и бросили его в воды Хуанпу.
Затем город набрал в легкие воздуху, и началось избиение фань куэй. Годами сдерживаемая боль, порожденная неуважением и ненавистью, разом выплеснулась наружу, и впервые за все время, в течение которого фань куэй жили в Городе-у-Излучины-Реки, они перестали быть владыками и превратились в дичь.
Когда наконец рассвело, стали видны трупы фань куэй, насаженные на пики, и слухи о произошедшем вышли за пределы города. Следом за Шанхаем волна ярости против фань куэй взметнулась в Кантоне, потом взорвался Пекин. Этому в немалой степени способствовала вдовствующая императрица, провозгласившая, что настала пора избавиться от заморских чертей, причем немедленно.
Отец Пьер давно превратился в старика. Он пережил свою сестру-бандершу, и, чтобы похоронить ее в освященной земле, ему пришлось использовать связи в среде иезуитов. За шестьдесят лет, которые отец Пьер прожил в Городе-у-Излучины-Реки, он дважды возвращался в Париж, и в течение всех этих лет собор Святого Игнатия и его приход продолжали расти и расширяться. Даже после того, как в 1880 годах он потерял зрение. Он не помнил точно, когда это случилось. С годами многие воспоминания смешались. В последнее время он часто беседовал с рыжеволосым иудеем, который погиб, сражаясь за тайпинов. Это были чудесные мгновения, и после каждой встречи с Макси отец Пьер с нетерпением ожидал следующей. Поэтому сейчас он был совершенно уверен в том, что именно Макси открыл дверь восточного трансепта его собора. Эта дверь издавала особый, своеобразный скрип, да и вела она на улицу Евреев. Хотя этот еврей определенно был воином, а не ростовщиком.
Отец Пьер обратил невидящий взгляд к двери восточного трансепта.
Революционер увидел его первым. Проклятый фань куэй стоял на коленях, как и другие черносутанники, которых он и его люди только что прикончили. Но в отличие от других глупцов он не бормотал дурацких молитв. Он махал ему, призывая подойти и взять его за руку.
Отец Пьер почувствовал приближение старинного друга и вытянул пальцы в направлении Макси. В последнее время ему нравилось, когда тот держал его за руку. Ему было холодно. Теперь он постоянно мерз.
— Возьми меня за руку, старый друг, — проговорил он.
Революционер услышал, как отец Пьер окликает его на каком-то иностранном языке. На французском,
— Встань на ноги, старик! — крикнул он стоявшему на коленях дураку.
— Что-то ты сегодня расшумелся, Макси. Я слепой, но не глухой, — засмеялся отец Пьер собственной шутке. — Подойди ближе и возьми мою руку, дружище. — Священник держал руку вытянутой и, не ощутив прикосновения Макси, примирительно сказал: — Ну что ж, не хочешь — как хочешь.
Старик перестал призывно махать рукой в направлении Революционера и сделал жест, который, как тот понял, означал «все в порядке». Тогда Революционер вытащил из ножен меч и отрубил попу кисть руки — чисто и аккуратно.
По телу отца Пьера прокатилась волна боли. Он вскочил на ноги и бросился прочь, словно пытаясь убежать от нее. Революционер был удивлен такой реакцией старика. Одновременно с тем, как отрубленная кисть руки шлепнулась на землю, священник плашмя упал на большую цветочную клумбу.
— Осторожнее, старина, а то невзначай набьешь себе шишек, — проговорил Макси и заботливо помог старому священнослужителю подняться на ноги. — И возьми вот это. Она понадобится тебе там, куда ты идешь, — добавил он и отдал отцу Пьеру отрубленную кисть его руки.
Революционер ошеломленно наблюдал, как старый священник встает с клумбы и поднимает собственную отрубленную руку.
— А теперь пошли, — сказал Макси.
— Нет! Куда я должен идти?
— Ты сам знаешь ответ, — с улыбкой ответил Макси. — В конце концов, ты же священник!
— Да, мой друг. Я священник.
Революционер с ужасом смотрел на то, как отец Пьер Коломб, из французского Парижа, а теперь — из Шанхая, сделал ровно двадцать шесть шагов и положил голову на высокий алтарь, а потом подвигал ею, словно выслушивая последние слова, произнесенные его Богом.
— Хорошо. Очень хорошо. — Голос Макси звучал совсем рядом от уха отца Пьера. — Человек работает, работает, а когда больше не может работать, он отдыхает. Ну же, дружище, ты довольно поработал.
Революционер услышал вздох, который старый священник исторг из своей груди. А затем его глаза широко раскрылись, и Революционер понял: в последние мгновенья своей жизни слепой старик увидел то… чего ему не увидеть никогда, сколько бы лет он ни прожил на свете и как бы зорок ни был его взор.
Убийство отца Пьера и последующий поджог собора Святого Игнатия придали китайцам еще больше храбрости и подстегнули их выступления против фань куэй. То, что в определенный момент могло рассматриваться как контролируемые вспышки насилия на расовой почве, превратилось в широкомасштабную войну, которой было суждено войти в историю под названием восстание ихэтуаней [15] .
Рикши останавливались в безлюдных переулках и убивали своих пассажиров. Повара, всю жизнь проработавшие в дорогих ресторанах фань куэй, подсыпали отраву в лучшие блюда. Писатели убивали издателей. Горничные нападали на хозяек, пока те спали. Даже торговцы Хонг, купцы и компрадоры, почуяв запах перемен, поставляли ихэтуаням продовольствие, оружие и боеприпасы.
15
Ихэтуань — в переводе с китайского: «отряды справедливости и гармонии». Известно также как «боксерское» восстание. (Прим. перев.)