Шанхайский цирк Квина
Шрифт:
А вдруг это не так?
Но это так, в смысле, я знаю, что это так. Я смотрю в телевизор и ничегошеньки не чувствую. В смысле, я помню, что я раньше чувствовал, и все. Я раньше думал, что жить без него не могу, а теперь мне все равно – совсем. Это меня пугает. Как это такие вещи могут просто исчезнуть? Как это ты можешь просто их потерять – и все?
Я уверен, что это невозможно. Вместо этого случаются новые вещи. Приходит что-то новое. Что у тебя нового, Гобс?
Ты знаешь. Наверняка ты сам знаешь.
Скажи мне.
Хорошо, я скажу тебе, я скажу тебе завтра.
Нет,
Прямо сейчас?
Да.
Так просто взять и сказать?
Так просто взять и сказать.
Хорошо, Квин. Я тебе прямо так и скажу.
Ну?
Сиськи.
Что?
Сиськи. Я не могу ни о чем думать, кроме сисек. Я смотрю в телевизор и вижу сиськи. Картинка исчезает, а я все еще вижу сиськи. Когда я пытаюсь заснуть, я думаю о сиськах – и мне не спится. Я думаю о сиськах, когда пытаюсь есть, и глупая еда не естся. В смысле, я знаю, что в той ночи для тебя не было ничего особенного, знаю, но это была особенная ночь – для меня, и мне сейчас очень плохо. Это сводит меня с ума.
Большой Гоби вымыл и вытер руки. Он утонул в кресле. Квин вспомнил о баре в Иокогаме, о том, как Большой Гоби маршировал, удаляясь от цветных огоньков музыкального автомата, за пожилой жирной шлюхой, за покрытой шрамами шлюхой-адмиралом, которая командовала флотами японских боевых кораблей во время войны и с тех пор перебывала капитаном половины грузовых судов в мире.
Слушай, сказал Квин, я знаю одно место, там, говорят, лучшие в Азии девочки. Как насчет этого?
Где?
Прямо здесь.
В Токио?
Именно.
Вроде дворца?
Вот-вот.
С принцессой?
Она будет принцессой. Можешь не сомневаться.
Когда?
Сегодня. Прямо сейчас.
Правда?
Конечно. Переодевайся, и пойдем.
Переодеваться?
Большой Гоби посмотрел на себя. На нем были только плавки.
Зачем он надел плавки? Он пытался вспомнить. Это все потому, что он был в них той ночью. Он спешил покинуть берег, на котором скучно было плавать, чтобы попасть на другой берег, с тату-салонами, с музыкой и с сиськами. Он так торопился, что даже не переоделся и в таком виде вошел в тот бар в Иокогаме.
Босой. Без рубашки. В плавках.
Со спасательным жилетом на плече.
Но пожилая жирная адмиральша, стоявшая в свете цветных огоньков, не посмеялась над ним. За свою долгую карьеру она потопила столько военных кораблей и видела столько потерпевших кораблекрушение моряков, что не удивилась, увидев, что в дверь, спотыкаясь, ухмыляясь, сжимая в руке спасательный жилет, входит мужчина, раздетый почти догола.
Большой Гоби застенчиво улыбнулся.
Извини, Квин, я сейчас переоденусь. Я же тебе говорил, что ни о чем другом не мог думать.
Они прошли по пустырю, где босоногие мальчишки в белых пижамах били ребром ладони по стволам деревьев.
Зачем они это делают, Квин?
Это карате, они тренируются. Попробуй-ка поколоти рукой по стволу годика три-четыре, и у тебя будут мозоли в дюйм толщиной. Поколоти-ка рукой о бочонок с песком еще три-четыре годика, и все пальцы станут одной длины.
Зачем?
Чтобы рука была как мотыга.
Большой
Глупо. Вся эта страна глупая. Он не хотел, чтобы его рука стала похожа на мотыгу.
Он нащупал в кармане глаз, тот самый глаз, что купил после несчастного случая с тунцом в Бостоне, в тот уикенд, когда бригадир поскользнулся в морозильнике и был погребен под грудой мороженого тунца. Весь этот эпизод начался с рыбьего глаза, Большой Гоби знал это и не хотел бы, чтобы это повторилось. Так что несколько дней спустя, когда ему случилось проходить мимо магазина, где продавались хирургические принадлежности, он увидел в витрине стеклянный глаз, вош0л и купил его. Теперь он всегда носил его с собой и никогда не вынимал его, кроме тех случаев, когда это было просто необходимо, – приберегал его на случай непредвиденных обстоятельств. Даже Квин не знал о стеклянном глазе. Никто не знал о нем, потому что он был связан с тем несчастным случаем, с тунцом и бригадиром.
Они спустились по длинной винтовой лестнице, прошли мимо огромного мужчины с дубинкой и стали спускаться дальше.
Эй, сказал Большой Гоби. Эй, как называется этот дворец?
Гостиная.
Это глупо. Все глупо. Во дворцах не бывает гостиных. И потом, дворцы должны быть высокими.
Он еще сильнее разочаровался, когда они вошли в маленькую темную комнатку, меньше той комнаты в Иокогаме, в ней не было даже музыкального автомата. Они уселись в алькове, спрятанном за пальмами. Им принесли ведерко льда, в котором торчала бутылка. Большой Гоби попробовал пенистое имбирное пиво и решил, что оно горькое. В высоких, плоских бокалах помещался всего один глоток.
Ему было одиноко. Старуха с глупым зеленым камнем на лбу подошла к ним и уселась рядом с Квином. Неужели Квин думает, что это принцесса? Пока они разговаривали, он посматривал на них из-за пальм. Там было темно. Где все?
Старуха ушла и Квин вместе с нею, сказав, что вернется через несколько минут. Большой Гоби пожал плечами. Ему было все равно.
Он допил бутылку пива, думая о той девушке в Иокогаме, у которой были драгоценные камни на туфельках, а не на лбу. Он попробовал помыть и вытереть руки, но это тоже не помогло. Подали еще одну бутылку. Он выпил еще.
Неожиданно рядом с ним присела прекрасная девушка с черными волосами до талии – принцесса. На ней было вечернее платье, и она гладила его руку. Ни одна девушка не делала этого раньше, кроме медсестры в армии, вкалывавшей воду ему в руку. Инстинктивно он отдернул руку.
Она уронила руку ему на колено. Она хихикнула и все гладила и гладила его.
Все, что захочешь, говорили ее прелестные глаза. Я люблю твое колено. Я люблю тебя всего.
Большой Гоби неожиданно рассмеялся. Он был счастлив. Эта принцесса – самая красивая девушка на свете, и она улыбается ему, восхищается им, любит его.