Шанс для динозавра
Шрифт:
– Унган и Гама!
Лошадиное ржанье, лязг, топот…
Скорее, мысленно умолял Барини. Скорее!
Подгонять не стоило – Крегор знал свое дело. Кавалерия слитно и мощно текла из ворот, как вода, выдавившая кусок плотины, но, в отличие от воды, не растекалась по равнине, а на ходу перестраивалась в боевой порядок. Только сейчас в лагере осаждающих хрипло завыла труба, одиноко затарахтел барабан. Барини махнул рукой – со стен по стану неприятеля грянули бомбарды, пусть нестройно, зато разрывными гранатами. На что рассчитывать малочисленному войску, кроме как на панику во вражеских полчищах?
Вслед коннице из ворот потекла пехота…
За полчаса до того, как в имперском лагере должны
И пошло-поехало!..
По ощущениям Барини, прошло не менее четверти часа, прежде чем имперцы сумели оказать более или менее организованное сопротивление. И лишь тогда унганская пехота перестроилась в правильный боевой порядок – линии аркебузиров по шесть шеренг в глубину и отряды пикейщиков в разрывах линий. До той минуты пехота просто шла за «железнобокими», добивая холодным оружием все, что еще шевелилось в траншеях, апрошах и передовых редутах. Теперь Крегор повел кавалерию в обход выросшего перед всадниками леса пик; справа и сзади на имперцев жали стрелки Дарута, но они уже не продвигались вперед – наоборот, их самих начинали теснить к реке. Уловив в горячке боя этот момент, Крегор повел конный полк туда, где на порядочном отдалении от городских бастионов белели шатры маршала Губугуна и самого императора. Отчаянный кавалерист шел ва-банк. Он не мог помочь Даруту, как не мог и поддержать основную массу унганской пехоты, затеявшую перестрелку с врагом. Он мог лишь с отчаянной храбростью рассечь пополам позиции неприятеля и, пока не вступила в бой имперская кавалерия, решить исход боя.
Во всяком случае, попытаться его решить. Отсечь голову змее, обернувшейся вокруг Марбакау.
Корабль Буссора стоял на якоре, весь окутанный пороховым дымом. Каленые ядра и гранаты летели на правобережную батарею, скрытую бруствером со стороны города и открытую с реки. А на захваченных батареях левого берега меж лежащих кулями тел порубленной прислуги суетились ополченцы. Вот они брызнули врассыпную – через полминуты на месте батареи встал фонтан огня, подбросив высоко в небо уйму земли, фашины, куски тел и толстый ствол осадной бомбарды. Грохот был такой, что Барини ощутил содрогание бутового камня под ногами. Несколько мелких орудий на колесных станках ополченцы на руках катили в город.
Тем временем в центре сражения шла перестрелка по всем правилам линейной тактики, когда побеждает тот, кто стреляет чаще и метче и к тому же четче перестраивается. Арбалетчики Губугуна не имели преимущества на расстоянии в пятьдесят шагов, а что до аркебузиров противника, то они, уступая в выучке унганцам, были наполовину скошены еще до того, как зарядили свои аркебузы и зажгли фитили. Какой-то имперский офицер, поняв, что сейчас пан или пропал, скомандовал атаку, но не успели орущие толпы имперских солдат добежать до унганских стрелков, как перед ними выросли шеренги пикейщиков, припавших на колено, а поверх их голов загремели совсем уже убийственные залпы. Человеческая волна откатилась назад еще быстрее, чем нахлынула, а по-прежнему стройные, хотя и поредевшие ряды унганской
Если бы это сражение мог видеть Глагр, он, несомненно, выпустил бы в свет новое издание «Новейших наставлений…», где проиллюстрировал бы происходящим под стенами Марбакау побоищем свой «отвлеченный пример номер четырнадцать». А Барини еще раз стяжал славу превосходного полководца, даже не спустившись с куртины. Имперская армия отступала, вернее, отступала та ее часть, которая не обратилась в бегство еще раньше. А на фланге ее, загибаясь в тыл, вертелась в рубке кавалерийская толчея – перехваченный имперской кавалерией Крегор не прорубился к императорскому шатру, но дело свое сделал.
– Унган и Гама!
Двурушник Гама, предатель Гама, мил-дружок Морис, выбравший стезю пророка при дележе ролей… Это ведь с твоим именем на устах сражаются и умирают люди, которых ты не моргнув глазом списал в расход во имя непонятной, но грязной игры. Тебе не стыдно? Конечно, нет. Тебе смешно? Отто, наверное, смешно, а тебе вряд ли. Ты так вжился в роль, что трудно представить себе, о чем ты думаешь и что чувствуешь на самом деле, многослойный ты наш…
– Господин!.. – К Барини со всех ног бежал немолодой милицейский офицер. Кричал еще издали, олух, а добежав, начал дышать, как сорвавшийся с виселицы удавленник, не в силах вымолвить ни слова, хрипел, кашлял и махал руками. Сразу видно: вчерашний торговец или богатый ремесленник, староста улицы, получивший офицерский шарф за авторитет среди таких же шпаков. – Господин… кх-х… в лагере марайцев… кх-х… движение…
– Не спать же им, – усмехнулся Барини в ответ. – Пропустят самое интересное.
– Но господин… Гухар выстраивает армию фронтом на имперские позиции…
– И ты боишься, что он ударит нам по левому флангу? – спросил князь.
– Так точно. – Офицер наконец отдышался, перестал хрипеть и, кажется, начал соображать. Барини знал, что насмешливый тон в общении с чересчур возбужденными подчиненными более чем благотворно влияет на их умы. Во всяком случае, доморощенный офицер, собиравшийся, кажется, дать князю совет, предпочел не развивать свою мысль.
– Полчаса, во всяком случае, у нас есть, – снизошел Барини до объяснений. – За это время мы если и не разобьем Губугуна, то, по крайней мере, лишим его артиллерии и спокойно отойдем за стены. Вернитесь на свое место и продолжайте наблюдение, а для связи используйте верховых.
Офицер просветлел лицом, умчался рысцой. А Барини, улыбнувшись ему вслед, подумал, что вот сейчас-то и начинается самое главное. Гухар и союзные ему юдонцы не намерены идти на приступ, пользуясь малочисленностью оставшихся в городе войск. Вместо этого Гухар как лояльный полусоюзник-полувассал демонстрирует готовность ввязаться в драку вне городских стен. Два к одному за то, что не ввяжется – так и простоит в боевой готовности, обозначая активность кавалерийской разведкой и пальбой из бомбард. А если рискнет ввязаться, то на чьей еще стороне?
На всякий случай Барини приказал передвинуть ближе к Овечьим воротам два резервных эскадрона. Если Гухар паче чаяния замыслит отрезать унганцев от города, эта горстка конников задержит неприятеля – ляжет вся, но задержит. Боевой дух солдат, исключая наемников, на высоте, они знают, за что дерутся. Не за князя Барини, нет. Князь для них только знамя. Они дерутся за свои дома, за жизнь близких. Почти все имеют семьи в городе. Жизнь средневекового горожанина не сахар, но она одна, а что взамен? Божий суд, если верить Всеблагой церкви, – суд, беспощадный к вероотступникам. Перерождение неизвестно в кого, если верить святому Гаме. Нет, за жизнь надо держаться! Тем более за жизни тех, кто дорог. А путь к этому только один – отбросить врага от городских укреплений.