Шантажистка
Шрифт:
Вручаю Фрэнку двадцатку, и когда он пробивает заказ в кассе, позади него распахивается дверь на кухню. Вопреки моим ожиданиям, вместо нагруженной тарелками миниатюрной Джини на пороге возникает какой-то здоровенный детина.
— Эй, Фрэнк! Где этот долбаный ключ от подвала?
Хозяин шлепает сдачу на стойку и ковыляет к незнакомцу. Думаю, не погрешу против истины, если назову рост Фрэнка средним, однако он минимум сантиметров на пятнадцать ниже своего работника. Они о чем-то переговариваются, и здоровяк исчезает за дверью.
Фрэнк возвращается за стойку
— Прошу прощения, Уильям. Мы пока еще оттачиваем его манеры.
— Понятно. Надеюсь, это не ваш новый повар.
— He, — смеется он, — за кухню по-прежнему отвечает Джини. Он просто нам помогает, типа разнорабочего. Вроде как работал здесь раньше, охранником.
— Вот как? Что-то не припомню, чтобы замечал его здесь. А он не из тех парней, что забудешь через минуту.
— Это уж точно. Но он работал здесь еще до меня, много лет назад. Сам по себе мужик интересный. Знает об истории этого места больше любого, кого я когда-либо встречал. Вдобавок — только никому не рассказывай! — вписался работать всего лишь за еду, пиво да несколько фунтов на карманные расходы.
— Не волнуйся, Фрэнк, я не сообщу о нем министру труда и пенсий. Не хочу, чтобы мне перекраивали физиономию.
— Весьма разумно, — кивает бармен и отходит, чтобы подать Стивену его энную порцию алкоголя за день.
Беру пиво и направляюсь за свой привычный столик в углу, напротив музыкального автомата. Предпочитаю есть в одиночестве, а уж после еды обычно возвращаюсь к стойке и болтаю часок-другой с Фрэнком и несколькими завсегдатаями. Не бог весть какое развлечение, но мне вполне достаточно и такого, чтобы скоротать вечер.
Устроившись лицом к залу, беру с соседнего столика оставленную кем-то «Таймс». Пробегаю глазами передовицу, перелистываю страницы. Как и следовало ожидать, новости одна другой хуже. Как будто без них мало неприятностей.
Отбрасываю газету и под аккомпанемент постукивания и жужжания из музыкального автомата принимаюсь за пиво. Через пару секунд из динамика доносится мягкое шуршание иголки по виниловой пластинке. Отнюдь не являюсь экспертом в области поп-музыки семидесятых, но эту песню я знаю: «Бейкер-стрит» Джерри Рафферти. Знаю по одной простой причине — в детстве ее часто ставила мама. В этом автомате, кстати, несколько десятков песен, что я помню еще с дошкольного возраста. В то время я, понятное дело, толком и не отдавал отчета, что слушаю, однако ритмы и голоса навсегда укоренились в моем юном сознании. Наверное, именно благодаря домашней еде и музыке из детства мне так хорошо в этом пабе. Знакомое создает уют.
Время идет, а я сижу себе, потягивая пиво под песни Рода Стюарта, Сюзи Кватро и «Уингз».
Уже подумываю, не заказать ли еще пива, когда Фрэнк приносит на подносе огромную тарелку.
— Приятного аппетита, — говорит он и ставит блюдо передо мной. Еда пахнет божественно, и я вдруг понимаю, что чертовски проголодался.
— Спасибо, Фрэнк. Как всегда, выглядит восхитительно.
— Скажешь Джини, когда закончишь, если действительно понравится. А нет, так
— Принято.
Фрэнк оставляет меня, и, едва попробовав, я удостоверяюсь, что повода для жалоб нет. Не то чтобы они хоть раз возникали.
За едой просматриваю спортивные страницы «Таймс». Здесь новости, как правило, менее удручающие, если, конечно, в последние двадцать четыре часа Англия не участвовала в матчах по регби, крикету или футболу.
Под весьма уместное музыкальное сопровождение из автомата я почитываю газету, смакую домашнюю стряпню Джини и забываю обо всем вокруг. Полностью погруженный в интересную статью о любительском футболе краем глаза вдруг замечаю какое-то движение. Газета выпадает у меня из рук, и я едва не давлюсь тушеной говядиной. Кажется, ко мне на ужин нагрянул незваный гость.
— Добрый вечер, Уильям.
С трудом проглатываю кусок и стараюсь взять себя в руки.
— Ты что здесь делаешь, Габби?
10
Вместо ответа Габби отпивает из бокала белое вино. Вместо синего делового костюма на ней джинсы и кожаная коричневая куртка, темные волосы тоже уложены по-другому. Не без досады вынужден признать, что неформальный вид лишь подчеркивает ее физическую привлекательность.
Она ставит бокал на стол и расстегивает молнию на куртке, демонстрируя блузку с глубоким вырезом.
— Ну, как дела?
— Как дела? А сама как думаешь?
— Понятия не имею. Поэтому и спрашиваю.
Тут до меня доходит, что я так и сижу с вилкой в руке. Бросаю ее на тарелку и вытираю салфеткой рот.
— Дай-ка подумать, — наконец отвечаю я звенящим от негодования голосом. — Прошлой ночью меня бросили в гостинице, а этим утром отвезли в полицейский участок на Чаринг-Кросс, где обвинили в воровстве. Так что, будь добра, догадайся уж сама.
— А, это, — отмахивается она. — Я же знала, что дело возбуждать не станут, так что ничего страшного, верно?
Ее небрежность несколько настораживает, однако мне по-прежнему требуются ответы.
— Раз ты знала, что дела возбуждать не будут, зачем вообще обратилась в полицию? Ты, небось, и денег не теряла?
— Вообще-то, да, не теряла. Отвлекаясь от темы, ты хорошо спал?
— Что?
— Прошлой ночью. Когда я уходила, ты спал без задних ног, храпел себе в чем мать родила.
Я заливаюсь краской и огрызаюсь в ответ:
— Почему ты тайком смылась?
— Ну, ты вырубился, я и решила, что делать в номере мне больше нечего.
Жадно допиваю пиво.
— Повторить? — спрашивает Габби.
В ответ я бросаю на нее взгляд, призванный четко донести мою позицию. Что бы она там ни затевала, я в этом не участвую.
— Да брось, Уильям. Позволь тебя угостить. Думаю, тебе понадобится.
Не дожидаясь ответа, она дефилирует к стойке. Мелькает мысль о бегстве, но гордость заставляет остаться на месте.
Габби ставит передо мной пинту пива, усаживается сама и делает глоток вина.
— Итак, Уильям. Давай к делу.