Шантажистка
Шрифт:
Наконец, проверка закончена, я получаю кипу папок, и мы переходим к следующему пункту — разбору нескончаемой корреспонденции. Роза начинает перебирать груду писем и уведомлений, каждое из которых требует ответа, и мои мысли уносятся куда-то вдаль. Теперь эта процедура у нас доведена до совершенства, и Роза со свойственной ей расторопностью сама разбирается с львиной долей посланий. Несколько, увы, все же требуют и моего участия.
— Приглашение на ужин от Мартина Фавершема.
— Передайте ему, что я занят до самого Рождества.
Роза черкает что-то на конверте
— Приглашение на открытие нового медиацентра в Маршбергонской средней школе в следующем месяце.
— Что такое, черт побери, медиацентр?
— Я отвечу, что вы будете, — отзывается Роза, даже не заручившись моим согласием. — Хоть что-то новое узнаете.
— Ладно, — исторгаю я стон. — Дальше…
Следует еще с десяток домогательств моего драгоценного времени. С величайшей неохотой соглашаюсь на семь, на остальных Роза делает пометки принести извинения.
— И последнее. Доминик Хассард просит о личной встрече.
— Это кто еще такой?
— Ваш агент по недвижимости в Гэмпшире.
— Ах, он. И чего ему нужно?
— В следующем месяце истекает договор об аренде Хансворт-Холла. Как я понимаю, съемщики хотят его продлить.
— Ну так передайте ему, чтобы продлил на тех же условиях.
Хансворт-Холл служил домом семье Хаксли с 1808 года. Расположенный на десяти акрах английского парка особняк эпохи Регентства приобрел мой четвертый прадед, Томас Хаксли. Во время промышленной революции он сколотил состояние и застолбил себе место среди поместного дворянства. После смерти Томаса особняк отошел к его сыну, Огастасу, затем, вниз по семейному дереву, к моему отцу и, наконец, ко мне. Таким образом, я представляю седьмое поколение Хаксли, владеющее Хансворт-Холлом, пускай нога моя и не ступала туда вот уже более двадцати лет.
Можно смело утверждать, что с нашим семейным домом меня связывают непростые отношения. Мне нравится его архитектурный стиль, история, прекрасные окрестности, и в то же время отвратительно слишком многое, связанное с ним. Я рос единственным ребенком, и в отсутствие близких соседей компанию на прогулках по владениям мне только и составляли, что собственные мысли. Когда же мне исполнилось четырнадцать, умерла мать, и отец решил, что для меня лучше будет продолжить обучение в пансионе. Как ни надеялся я наконец-то избавиться от одиночества, этого не удалось ни в последних классах школы, ни в университете.
После университета, к величайшему недовольству отца, я предпочел посвятить себя благотворительной деятельности в угандийской миссии. До сих пор помню яростный спор, последовавший после объявления родителю этого карьерного плана. Перебранка вылилась в трехлетний разрыв. Наши отношения испортились до такой степени, что он даже не уведомил меня о диагностированной у него болезни Альцгеймера. Мне было двадцать четыре года, когда позвонил его лечащий врач. О смерти отца мне сообщил незнакомец.
Я провел три недели в Маршбертоне, не желая возвращаться на постоянное проживание в Хансворт-Холл. Одиночество так и оставалось моим верным спутником, и в довершение всех неприятностей мне предстояло
Затем вернулся в Уганду и попытался выкинуть Хансворт-Холл из головы. Одиночество, разумеется, последовало за мной — да оно и по сей день фактически так никуда и не делось.
— Надеюсь, Уильям, вы не возражаете, но я взяла на себя смелость ознакомиться с текущим договором об аренде.
— Не возражаю, сколько угодно.
— Вы ведь осознаете, что съемщики платят значительно меньше полной рыночной ставки?
Делаю глоток чая и лениво перевожу взгляд на потолок, от души надеясь, что Роза поймет намек. Нет, не понимает.
— У меня сохранились кое-какие связи в бизнесе по недвижимости, еще со времен работы в «Стивенс энд Марленд». И лично мне кажется, что перед продлением договора вам не помешает ознакомиться с другими предложениями.
Роза выжидающе смотрит на меня. Я понимаю, что она старается мне помочь, но мне вправду начхать на поиски новою арендатора, даже если это и увеличит доход. Особой необходимости в деньгах я не испытываю, а нынешние съемщики хлопот мне еще ни разу не доставляли.
Но эти большие светло-карие глаза…
— Хорошо, — вздыхаю я. — Предоставляю это вам.
Лицо Розы озаряет широкая улыбка.
— Я очень ценю ваше доверие, Уильям. И я вас не подведу.
И с этим она сгребает груду бумаг с моего стола и отправляется на свое рабочее место. Втягиваю носом нежный аромат ее духов и машинально бросаю взгляд на ее покачивающиеся бедра.
«Ага, размечтался, дуралей».
Собираюсь и отправляюсь на первое сегодняшнее совещание.
3
Новичка-депутата можно распознать буквально за пару секунд. Они словно новенькие в школе, исполненные простодушного изумления и страха. Даже спустя десять лет я и сам нет-нет да проникнусь первым, но вот второе не терплю совершенно. Вестминстерский дворец, или, как его обычно называют, здание Парламента, обладает архитектурной внушительностью, с которой способны тягаться лишь несколько сооружений в мире. Таковая, однако, заключается не только в самом строении, но и в бремени ответственности, возложенной на избранных управлять делом демократии. Как говорится, тот, кто устал ходить по этим коридорам, — устал от службы. И если даже в нынешние времена гендерного равенства подобная формулировка устарела, как относящаяся лишь к мужчинам, мысль в ней все же отражена верная.
— Прошу прошения, — останавливает меня грузный мужчина, явно пребывающий в растерянности.
— Да?
— Я, хм, кажется, заблудился, — сконфуженно объясняет он, бросая взгляд на часы. — Мне нужно в конференц-зал.
Я окидываю незнакомца взглядом. Его помятый костюм из магазина готовой одежды и синтетический галстук чести ему определенно не делают.
— Вы здесь новенький? — интересуюсь я.
— Да вот вторую неделю всего.
— И вы хотели бы, чтобы я подсказал вам дорогу?