Шапка Мономаха
Шрифт:
Княгиня Гертруда, застонав, прикрыла лицо ладонью, но о чем сокрушается, промолчала.
– Доподлинно ли есть под пещерами сокровища? – осведомился Святополк, покосившись на мать.
– Нету там никаких сокровищ, – отрубил молодой князь. – А Коснячич подкуплен, чтобы не дать тебе урядиться о мире с Мономахом. Мед мне помешал сразу догадаться о том… Если можешь, прости, отец, – повинился он, обнажив голову.
Святополк не успел ответить. Вошедший в палату дружинник объявил о приезде послов от князей – Мономаха и черниговских Святославичей, желающих немедленного
– Вместо того чтобы грезить сокровищами, сын мой, – сухо произнесла княгиня, – подумай лучше о том, как улестить теперь твоих врагов. Чует мое сердце, Мономаху уже все известно. – Широко перекрестясь, она велела Мстиславу: – Ступай, но далеко не уходи… Что же ты застыл, сын мой? Прикажи звать послов.
– Сюда? – вновь покрывшись бледностью, выдавил Святополк.
– В судной палате и выслушаешь свой приговор, – безжалостно промолвила старуха.
– За что ж судить меня? – подавленно спросил князь.
– За блуд с наложницей, родившей тебе Мстислава.
Трое послов, войдя, приветствовали киевского князя, вдовую княгиню и мужей бояр. Кроме Воротислава Микулича, уже обвыкшего рядиться со Святополком, вновь прибыли Судислав Гордятич и Иванко Чудинович. Сердце киевского князя ухнуло в пятки – появление этих двух добра не сулило.
– Как живы мои братья? – промямлил он.
– Скорбно печалятся, князь, о мученически убиенных в Киеве блаженных иноках, – объявил боярин Судислав.
– Князь киевский и я также не радуемся этой грустной вести, – ответила за сына Гертруда, – ибо сотворилось это зло не по нашей воле.
– О теребовльском Васильке ты, князь говорил то же: что не по твоей воле он ослеплен и не в твоем граде, – обличающе произнес Иванко Чудинович. – Но чернецы эти убиты на твоем дворе. И если за Василька ты был призван к ответу князьями Русской земли, то и смерть ни в чем не повинных отшельников поставлена тебе в вину.
– Чернецы умерли по вине моего тысяцкого, – неуверенно и потому неубедительно оправдывался Святополк. – Он подговорил моего сына на злодейство. Мстислав молод и горяч. Блаженные отцы ввели его в соблазн…
Растерянно умолкнув, князь повесил на лице заискивающую улыбку.
– Князь Владимир хотя и не молод, но тоже горяч… – проговорил Судислав Гордятич.
– Да и мой князь, Олег Святославич, не холоден.
– …и веру имеет горячую, – продолжал Судислав, – и любовь нелицемерную ко всякому духовному званию – к епископам, и игуменам, и монахам. Гневен он на тебя, князь, за то, что попрал ты эту любовь и растоптал доверие к тебе.
– Князь Владимир более не хочет переговоров, – развел руками Воротислав Микулич, явно жалея о своих посольских трудах.
– Он будет воевать с тобой, князь Святополк. Воеводам велено ополчать дружины, – заключил Судислав.
– Мономах обещал митрополиту не воевать! – напомнили киевские мужи.
Посыпались упреки и насмешки:
– Видно, только к своей братии у него любовь лицемерная.
– А если кого из смердов убьют – и за них тоже ваш князь рать подымет?
– То-то он в Любече к смердам любовь источал, от половцев их оборонить хотел.
– Зазнался он от своей любви, воитель за Русь.
– Ништо, князь, повоюем!
Поднялась княгиня Гертруда, вздетой рукой потребовала тишины.
– Навоеваться ваши князья всегда успеют, – бесстрастно произнесла она. – Но я бы хотела, чтобы вы, мужи бояре, напомнили Владимиру о его брате Ростиславе и о печерском монахе Григории. Пусть вспомнит, как и по чьей воле погиб тот монах, и удержит свой неправедный гнев. Но не только с этим вы вернетесь из Киева, – продолжала она. – Виновные в смерти чернецов будут наказаны. А мой сын, великий князь киевский Святополк Изяславич, примет те условия мира, которые прежде отвергал…
Придавленный к креслу ее повелительной речью, князь жалко сгорбился, так что борода легла на ноги, и кивал, соглашаясь со всем…
24
– Тысяцкого, на которого возвели вину за смертоубийство чернецов, Святополк изгонит из Киева, имение его возьмет в свою казну, – говорил боярин Судислав, отчитываясь о посольстве. – О прочем скажет Воротислав.
– Святополк Изяславич просит мира, – мягко приступил боярин Воротислав. – Он обещается выполнить все условия, которые ты выставил ему, князь. Прежде, как ты знаешь, он соглашался лишь на возвращение печерского игумена из ссылки и готов был отправить в поход на волынского князя только часть дружины с воеводой Путятой. – Наторевший в посольском деле боярин был обстоятелен до зевоты у всех прочих и не торопился переходить к сути. – О том, чтобы притеснять киевских ростовщиков-жидов и отнять у них торговлю должниками на иноземных торгах, он и слышать от меня не хотел. Я пытался склонить его к тому, чтобы запретить хазарам продавать хотя бы христиан, но и тут Святополк всячески уводил разговор в сторону…
– Но теперь он передумал, – Владимир Всеволодич поторопил боярина.
– Вернее сказать, его заставила передумать старая княгиня.
– Видел бы ты, князь, с какой свирепостью она посмотрела на него, когда Святополк попытался пролепетать нечто поперек ей, – усмехнулся Судислав. – И с каким величьем она отстаивала его перед нами.
– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – молвил Воротислав Микулич. – Злодейство, совершенное над чернецами, послужило ко благу. Не могу решать за тебя, князь, но послушай мой совет: воспользуйся согласием Святополка. Чернецы к славе своей мучение приняли, а ты для своей славы дай мир киевскому князю.
– Сладко поешь, Воротислав, – хмурился в темном углу и грыз палец Олег. – Гусли бы тебе в руки и песельником на пиры. Вещего Бояна не затмишь, да на старости сыт будешь.
– Я и теперь не голоден, благодарение Богу и князю Владимиру, – удивился боярин попреку.
– То-то и оно, что Володьша тебя с дороги, считай, подобрал, куда Святополк вышвырнул. А ты как битый пес Святополку руку лижешь.
– Я битый, и ты, князь, битый, – спокойно заметил Воротислав Микулич. – Кому как не нам с тобой знать цену прощения.