Шапка Мономаха
Шрифт:
Она, устав стоять, присела на край книжного ларя, а в руках вертела медную закладку. Не сразу ответила.
– Если женщине нужно поучать тебя, то ты не стал еще мужем, а остаешься отроком, хотя и имеешь силу воина. Господь создал жену помощницей мужу, а не учителем. – Говоря это, Евпраксия не поднимала глаз. – Замужем ли теперь та боярская дочь, о которой ты сказал?
– В девках засела, – угрюмо ответил попович, уязвленный ее словами.
– Тогда женись на ней. И люби крепко.
– Любовь зла, ей не прикажешь!
– Не сказано ли – Царство небесное силою берется?
Евпраксия встала и серой лебедью поплыла к двери книжни.
– Прощай, витязь, – оглянулась напоследок.
С этого дня попович не видел ее в доме. На время, пока в палатах стоит постоем княжеское посольство, Евпраксия Всеволодовна уехала жить к сестре Янке в Андреевский монастырь.
…Олекса уныло проводил взором санный поезд, увозивший княжну с ее невеликим скарбом. Затем сел на коня и поехал в другую сторону, к Золотым воротам, без всякой цели и без мыслей в голове. На перекрестье путь ему срезали открытые сани, вылетевшие с поперечной улицы. Девица в санях кричала со страху на возницу, а тот в страхе за девицу шумел на коня и тянул поводья. Олекса рванул вбок своего жеребца, пустил вскачь, нагнал сани, ухватился за поводья понесшего коня.
Тут и обнаружилось, что у девицы в руке плетка, которой она доставала коня по крупу, и кричала она вовсе не с перепугу. Возница же вопил не столько на коня, сколько на нее, вдруг ополоумевшую. Княж муж соскочил с седла в снег, подбежал к саням, прыгнул на подножку.
– Забава?!
Дочь воеводы сердито смотрела на него, поправляя на голове цветастый плат и сбившуюся шапку. Возница-холоп с причитаньем забрал у нее свою плеть и убежал к коню, увернувшись от кулака Олексы. Вокруг скучились сердобольные бабы, праздные парубки и шумные отрочата.
– Ах, это ты, – снизошла наконец Забава до ответа. – Милая встреча.
– Что творишь, Забава Путятишна? – осердился попович. – Ведь убиться могла! Хорошо, носом на дорогу не вылетела, красу не попортила.
– Фи, – сморщила она точеный нос и прикрикнула на чернь: – Ну чего уставились? Пошли прочь.
Прискакавшая градская сторожа, разузнав дело, принялась разгонять бездельную толпу.
– С тобой хотела поздороваться, Олекса Попович! – с вызовом в очах сказала Забава. – А то ведь не кажешься к нам более. Дорогу совсем позабыл.
– Для чего мне ее помнить, ежели ты сама отвадила меня от своего дома? – неприветливо отвечал княж муж.
– Как отвадила, так и приважу, коли захочу.
Олекса не успел опомниться, как очутился в ее объятиях. Забава стиснула его и тянула на себя, целуя в губы на глазах развеселившейся сторожи. Попович, чтоб не перевалиться, ухватился за край саней, но отбиваться и не думал.
– Тили-тили тесто… – донесся со стороны смех отрочат.
Забава, насладившись поцелуем до головокружения у обоих, отпустила поповича. Засмеялась его ошеломленному виду.
– Слаще ли мой поцелуй, чем ее? – спросила она требовательно, пряча озябшие руки в меховой рукавишник.
– Кого?
– Волочайки Апраксы! Небось она в латынах научилась искусно бесстыдничать. А у нас-то на Руси любовь жарче и уста горячее!
– Да не целовал я ее, – в сердцах сказал попович и спрыгнул с подножки.
Забава Путятишна всколыхнулась, будто ее подбросило на ухабе, взметнула белую руку и звонко смазала ею по щеке поповича.
– А кто позволил тебе срамить меня, боярскую дочь, перед киевской чернью?! – гневно зазвучал ее голос. – Я не потаскуха, чтоб меня посреди улицы зацеловывать!
Упав на сиденье, она велела вознице гнать. Сани сдернулись с места.
– Дура! – крикнул ей вслед княж муж.
Нестройное посмеиванье отроков из сторожи переросло в дружное гоготанье. Цыкнув на них, Олекса взлетел в седло и поехал искать боярина Воротислава Микулича, чтобы просить у него службы.
21
В сенях протопали чьи-то сапоги, в дверь клети затарабанили кулаком. Добрыня, собиравшийся лечь и уже снявший рубаху, тронул задвижку. На пороге увидел двух оборуженных княжих отроков.
– Князь Давыд зовет тебя, Василий, – промолвил один, уставясь на густо-шерстистую грудь Добрыни. – Хочет говорить с тобой.
– А спать князь не хочет? – проворчал Медведь и стал натягивать рубаху.
Подпоясавшись и обувшись, натянув кожух, он подумал, пристегнуть ли к поясу меч. Этот род оружия он недолюбливал, но с палицей являться в княжьи палаты нелепо, а вовсе без оружия срамно для мужа. Однако Добрыня думал не о чести, а о том, что в ночном приглашении князя есть что-то недоброе. Меч он все-таки подцепил.
Отроки топали за ним, наступая на пятки. В сенных переходах, лестницах и гульбищах большого княжьего терема Добрыня в несколько дней научился не плутать. Шел уверенно, как по давно знакомому лесу. Только раз остановился и отодвинул от себя отроков, ткнувшихся ему в спину. Их неотступность ему не нравилась.
– Князь ждет в думной палате, – сказали отроки.
– В думной, так в думной, – согласился храбр и двинулся дальше.
У дверей палаты они наконец отстали, внутрь Добрыня вошел один. Поведя плечами и заткнув большие пальцы рук за пояс, огляделся. Лавки по стенам стояли пустые, в темных углах, куда не доставал свет, никто не таился. Из думных мужей с князем сидел лишь Туряк, боярин до того хитрый, что один глаз у него всегда смотрел в прищур. Добрыня прозвал его «матерым» и приязни к нему не испытывал. Туряк обладал волчьими повадками и человечьим лукавством – эту породу людей Медведь не выносил на дух. Князь же Давыд Игоревич казался ему щенком-волчонком. Он скалил зубы и дыбил шерсть на загривке, но был не опасен – только шкодлив.
– Что, князь, луна спать не дает? – вежливо спросил Добрыня.
– Здравствуй, Василий. – Давыд по привычке смотрел исподлобья сквозь пряди черных волос, нависавших на глаза. Огонь, отражавшийся в зрачках, придавал ему сходство с ночным хищником. – Ночью в голове яснее думы.
– У меня так наоборот, – отозвался Медведь.
– Не беда, – ответил волынский князь. – Думать есть кому. А тебя я призвал для того, чтобы ты еще раз поведал мне, с какими словами прислал тебя мой брат князь Святополк. Садись на любое место.