Шапка Мономаха
Шрифт:
– Почему не отдашь мне то, что более подобает иметь князю, чем монаху? – Мстиславу надоело заглядывать снизу в лицо схимнику, и он сдернул клобук с его редковолосой головы. – Ведь я стану тебе как сын, а сыну разве кто даст камень, если он попросит хлеба? Знаю, что ты хотел бы уйти с тем богатством на дальнюю сторону. Так возьми себе, сколько нужно, и иди с Богом, ни от кого не таясь. Прочие монахи тебя не остановят, я позабочусь об этом.
– Печалюсь о твоих словах, князь, – вздохнул Федор. – Мне богатства не нужно. Даже если силой велишь взять золото, и тогда не
– Так ты, чернец, отвергаешь мою милость? – проговорил князь не сулившим добра голосом и перешел на прежнее место. – Я, значит, раб, а ты вольный? – Он хлопнул в ладоши. На зов в трапезную вошли двое гридей. Мстислав указал пальцем на Федора. – Этого монаха связать узами, подвесить к потолку и бить кнутом, как наказанного раба.
Гриди бросились исполнять. Вывернув чернецу руки, они волоком потащили его в сени. Монах при том не проронил ни звука.
Трапезу князь окончил в расстроенных чувствах. После отдыхал в изложне. Затем вышел на двор, к молодечным. Пустил несколько стрел в соломенное чучело на колу, мечом снес ему голову – глиняный горшок. Лишь после этого с двумя боярами спустился в подклеть, где мучили монаха.
Чернеца, раздетого до колючей власяницы, держала за опутанные сзади локти веревка, продетая через кольцо в потолке. Ноги болтались в двух вершках от пола.
– Фу, – сморщился князь, обозрев бесчувственное тело.
Власяница была рваной и мокрой от крови, на полу накапала густая красная лужа. Раб, орудовавший кнутом до появления князя, выплеснул на чернеца ведро ледяной воды. Монах с громким стоном-вздохом ожил, поднял голову. Сквозь редкие волосы, падавшие на лицо, на князя глянули очи схимника, полные боли и беззлобия. Посмотрев в эти кроткие глаза, Мстислав смягчился сердцем.
– Открой, отче, где сокровище, и я велю лекарю исцелить твои раны, а самого тебя отпущу с честью.
– Не вспомню, князь, – был ему ответ.
– Поджарьте его на огне! – в мгновенном исступлении воскликнул Мстислав.
Быстро был притащен большой котел и установлен под ногами узника. Веревку подтянули, подвесив его выше. В котел бросили хворост и плеснули масла. Вспыхнувшее пламя отогнало князя в сторону. В мрачном безмолвии, сложив руки на груди, он наблюдал, как горят в огне ноги упрямого монаха.
Когда раб подбросил еще хвороста и пламя объяло монаха почти по пояс, Мстислав спохватился:
– А почему он не кричит?
Раб ткнул кнутовищем в грудь чернеца:
– Почему не кричишь?
Кнутовище внезапно полыхнуло, будто обмакнутое в масло, и холоп с воплем выронил его.
– Его дерюга не горит, – удивленно заметил кто-то из бояр.
– И борода не опаляется.
– Колдовство! – в страхе попятился раб.
Князь опустил руки, шагнул к котлу и, ужаснувшись, проговорил:
– Он в пламени как в росе.
Схватив ведро, вновь наполненное водой, Мстислав вылил его на огонь. В подклети расползся густой дым, парубки кинулись отворять шире дверь. Кашляя и закрываясь рукавом, князь кричал монаху, которого едва видел за дымом:
– Пошто губишь себя упрямым молчанием?
– Не слышишь ты меня, князь, – прохрипел Федор. – Истину я тебе сказал: молитва брата моего Василия спасла меня тогда, и Бог забрал у меня знание, где спрятано варяжское сокровище.
Княжи мужи, задыхаясь в дыму, взяли Мстислава под руки и вынесли наружу. Парубки сдвинули котел и принялись стаскивать с веревки неуязвимого чернеца.
Чернее тучи князь поднялся в жаркую истобку, приказал подать вина и меда.
– Про какого это Василия он говорил? – спросили его бояре.
– А поезжайте в монастырь и привезите мне этого Василия, – повелел Мстислав, – который живет в той самой варяжской пещере. Силу к нему не применять!
Сам же принялся пить.
Посланные воротились лишь поздно вечером, рассказав, что с трудом нашли нужную пещеру. Сперва монахи не хотели ее показывать, потом затворник никак не мог взять в толк, что его требует к себе князь. Пришлось все же применить слегка силу.
Изумленного монаха в такой же схиме, что у Федора, но с полуоторванным клобуком, поставили перед Мстиславом. Изрядно набравшийся хмеля князь поманил его пальцем. Василий не двинулся, смотрел без гнева, но и без ласки.
– Все, что ты советовал мне сделать с этим злодеем, я сделал, и все напрасно, – мрачно пожаловался князь. – Теперь от тебя хочу, чтоб ты стал мне как отец.
– Что я советовал тебе сделать и с каким злодеем? – недоумевал затворник.
– О сокровище, про которое ты мне поведал, злодей Федор ничего не рассказал. Я пытал его. Он… – В голосе князя встала слезная обида. – Я его огнем, а он меня росой…
Выйдя нетвердым шагом из-за стола, Мстислав подошел к монаху и оперся о него.
– Будь мне вместо него отцом, – жалостно попросил. – Отдай сокровище. Тебе же оно ни к чему…
– Догадываюсь, княже, о каком сокровище толкуешь. – Чернец сделался грустным. – Только не пойму, кто тебе о нем сообщил, если не Федор.
– Да ты же сообщил, отче, прошлой ночью, – кисло дохнул ему в лицо Мстислав.
– Ты сам видел меня и слышал, княже? – озабоченно спросил монах.
– Как теперь вижу и слышу.
– Знакомые козни, – покивал схимник. – Не иначе тот же злой бес вновь ополчился на Федора, что и прежде являлся ему в моем облике. А теперь он прельстил тебя, княже, возвел ложь на меня и на Федора. Более года меня никто не видел выходящим из моего затвора. И не видел я тебя прошлой ночью, и не говорил с тобой.
Мстислав отшатнулся от него, дико закричал:
– Не обманешь меня, злодей!.. Бейте его!
Ударом кулака он свалил чернеца на пол, стал избивать окованными сапогами. Несколько пинков нехотя добавили двое княжих мужей, уступившие затем место гридям. Те колошматили чернеца с азартом, оттеснив и самого князя. Мстислав, грязно выбранившись, выбежал из горницы, а когда вернулся, в руке у него была добытая где-то стрела.