Шапка Мономаха
Шрифт:
– Что грозишь мне, чернец!
Вахрамей замахнулся на монаха, но вдруг опустил плеть и, ударив коня, ускакал вперед. Нестор, двигавший ногами словно в дурном сне, равнодушно посмотрел ему вслед.
12
Княжьи дружины совсем немного разминулись с отползавшими в степь куманами. Спалив напоследок Выдубичи, имение князя Мономаха, половцы повернули прочь от Днепра и расточились. Святополк Изяславич, не слезая с коня, оглядел обугленные руины Красного двора, построенного еще князем Всеволодом,
– Поровну нам с тобой, брат, досталось. Сперва сожгли двор старшего князя в Берестовом, затем у тебя, младшего, попалили выдубицкие хоромы.
Мономах не нашел что ответить на это глубокомыслие, и дальше к Киеву не поехал – дальше и дружине его разместиться было б негде. Святополк уговаривал его ехать в Киев, отправив обратно дружину, праздновать на пиру победу над сыроядцами.
– Какие уж тут пиры, – отмахивался Владимир Всеволодич, озабоченный уроном. – У тебя самого села и монастыри пожгли.
– Что мне о смердах и чернецах думать? – удивился киевский князь. – Они сами о себе промышляют.
– По молитвам чернецов ты великий стол получил, – раздраженно бросил ему Мономах. – И иные милости от Бога обретаешь лишь потому, что в твоей земле живут молитвенники, просящие за тебя.
Святополк сдвинул брови.
– Зато твоя любовь к монахам не помогла тебе удержаться в Киеве! А я – захочу, так и выгоню чернецов из своей земли, как того печерского игумена. Не подрясниками на Руси закон держится, а княжьим судом и мечом!
– Дурной ты, Святша.
Владимир Всеволодич развернул коня и поехал смотреть, что осталось от его двора.
– Сам такой, – надсадно прокричал киевский князь. – А если не хочешь на пиру со мной сидеть, я вместо тебя за стол посажу твою сестру!
– С Янкой тебе не сладить, – донесся ответ.
– Зато Апракса известно до чего покладиста! – ввернул Святополк.
– Известно – самого Генриха на всю латынщину ославила подзаборным кобелем. Не трожь Евпраксию, если того же не хочешь!
Святополк в досаде плюнул – давно уже понял, что никогда ему не перебороть братца в словесном бою. Володьша от книжных монахов и сам книжности набрался. Речами хитрыми да благозвучными ловко умел сыпать, мудрые словеса из воздуха доставал. И еще мудреное для князя дело у себя завел: в особую книгу велел писцу записывать все свои труды, какими трудился в жизни, ратные и мирные. А убеждал и переспоривал так, что заслушаешься и себя не упомнишь, на все согласишься – в степь идти, с Олегом мириться…
Из Мономаховой дружины в Киев отправился один победитель Тугоркана. Самого же Тугоркана, подпрыгивавшего на телеге от самого Переяславля, упокоили наконец в сырой земле. Закопали, как пса, на дороге между двумя пожарищами – Берестовым и Печерским монастырем.
Киев встречал князя гордый собой – победа далась хоть и без большого труда, но могло быть и хуже. Воевода Путята Вышатич расписал князю подвиги дружины и про себя не забыл. Особо помянул храбрство косматого Добрыни. Не помянуть было нельзя – весь Киев полнился молвой о том, как Добрыня, воюя на Подоле, загнал врагов в Почайну и там утопил. Не сказал воевода только о том, кто первым поведал ему о побоище на реке – о брате, Яне Вышатиче, чтоб понапрасну не досаждать князю.
Почестный пир готовили три дня. Князь Святополк возложил на окрестные села и грады добавочную дань битой звериной и скотиной, рыбой, бочками меда, пива и браги, горами овощей, ягодными корзинами. Повара упревали в поварнях, дружинники глотали слюни, князь слушал рассказы, как половцы хотели нахрапом взять на копье стольный град.
В урочный день на княжьем подворье и на Бабином торгу растянулись столы со скамьями для всей дружины. Киевский князь праздновал двойную удачу – одолели степняков и выгнали из Чернигова Олега. Это стоило щедрости, и Святополк не поскупился. На улицах Киева раскидали для убогих мешок медяков, а дружинным отрокам выдали по гривне резаного серебра. Прадеда, ласкового князя Владимира, чью доброту к дружине и к убогому люду помнили и сто лет спустя, он не затмил, но все довольны остались и этим.
Зато выпито было и съедено без счета и меры. Скоморохи только что на ушах не ходили, веселя пирующих. Песельники порвали струны не на одних гуслях. Не один холоп свалился под стол в изнеможеньи, и не один дружинник прилег рядом, сползши от веселья со скамьи.
Князь Святополк исполнил обещание – посадил против себя за стол сестру Мономаха Евпраксию. Для этого отрядил в хоромы, где та жила с матерью, вдовой княгиней Анной, два десятка отроков. Оценив настойчивость князя, Евпраксия приняла приглашение. Однако явилась лишь в разгаре пира и пригубила только одну чашу. Сидела с опущенным взором, а направленных на нее жадных взглядов намеренно не замечала. Святополк Изяславич превзошел самого себя, изобретая похабные шутки. К великой досаде князя, Евпраксия не заливалась краской и разные намеки отскакивали от нее как горох от стенки. И чем прямее казалась князю ее спина, тем злее жгла его крапива страстной ненависти. И тем легче ненависть перетекала в иную, алчущую страсть.
Поодаль за другим столом помещались оба витязя, ставшие предметом молвы. В их честь уже пускали по кругу чашу, от чего некоторые из старших дружинных мужей истекли завистью. Когда князь предложил чествовать их еще раз, его поддержали вяло. Но шутка, придуманная Святополком, взбодрила даже тех, кто уже плохо держался на собственном седалище и хотел прилечь. Стукнув кулаком по столу, хмельной князь объявил:
– Хочу наградить моих храбров поцелуем прекрасной девы!
– Я не твой храбр, князь! – выкрикнул Олекса.
Чествование на княжьем пиру в стольном граде было исполнением грез поповича. Но затем на душе у него стало темно и пакостно от того, что Евпраксия, при виде которой в нем все встрепыхнулось, выставлена на бесчестное обозрение и посмеяние. И от новой шутки, предвещавшей новое поругание княжны, душа вскипела.
Святополк Изяславич его не услышал.
– Где ж ты, князь, деву-то возьмешь? – возник среди бояр глумливый вопрос.
– А сестра моя – чем вам не дева? – грозно поинтересовался Святополк. – Сам латынский папа признал перед своими епископами ее невинность! Апраксеюшка, – умильно обратился он к княжне, – одари витязей лобызаньем твоих чистых уст.